Читать интересную книгу Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918 - Джордж Бьюкенен

В наших разговорах великая княгиня часто высказывалась по поводу антибританских настроений в Германии и трудностей, с которыми она в связи с этим сталкивалась. Как мать будущей королевы Греции она, естественно, интересовалась критической ситуацией, в которой оказалась эта страна после турецкой войны. Мне иногда приходилось служить каналом, с помощью которого ее высочество передавала свою точку зрения по этому вопросу королеве Виктории. Но интереснее всего мне бывало, когда великая княгиня, которая была очень хорошо начитанна, обращалась в разговоре к литературе и обсуждала со мной относительные достоинства великих английских и немецких поэтов. Однако однажды ее память подвела ее, и она сделала ошибку, которая меня довольно сильно смутила. Мне случилось процитировать несколько строк из «Поэмы о Старом Моряке», и ее высочество тут же сказала: «О, я хорошо это помню. Это из „Поэмы о Старом Моряке“ Лонгфелло».[20] И хоть в соответствии с придворным этикетом мне не следовало возражать ей, но я все же не сдержался и заметил: «Ваше высочество, вероятно, имеет в виду „Поэму о Старом Моряке“ Кольриджа?» Последовал горячий спор, так и ничем и не кончившийся, потому что никто из нас не желал признать правоту другого. Наш последний визит в Кронберг был омрачен известием о смертельной болезни великой княгини, от которой она и умерла в следующем году.[21] То, с какой стойкостью и терпением она переносила страдания, еще больше усилило восхищение и почтительную симпатию, которые я всегда испытывал к ее высочеству.

Среди многих августейших особ, кого мы часто встречали во время наших визитов в Кронберг, были герцог и герцогиня Спартские, впоследствии король и королева Греции, а также герцог Фридрих Карл Гессенский с супругой. Герцогиня Гессенская, так же как и герцогиня Спартская, была дочерью императрицы Фредерики. Она вышла замуж за младшего брата – ландграфа Гессенского, и это имя напоминает мне один случай, типичный для характера некоторых немцев. Принц Уэльский должен был стать крестным отцом одного из детей герцогини, и он попросил меня от его имени присутствовать на крещении. В назначенный день я прибыл в замок ландграфа, где должна была пройти церемония. На завтраке, который давали после крещения, должно было присутствовать около сорока человек, и, зная немецкую пунктуальность, я позаботился (как я полагал) о том, чтобы быть представленным им всем. После завтрака ландграф вступил со мной в беседу и под конец спросил, люблю ли я охотиться. Получив утвердительный ответ, он сказал: «Тогда приезжайте сюда в декабре стрелять фазанов», – не указав, однако, конкретной даты. Но так получилось, что в конце ноября я собирался съездить домой в отпуск и уже обо всем договорился. Я попытался ему это объяснить, выразив при этом сожаление, что не могу принять приглашение. Тогда он повернулся ко мне спиной, произнеся при этом: «Можете убираться к ч…» Я, естественно, немного растерялся и, увидев рядом с собой джентльмена, которого я принял за его придворного конюшего, подошел к нему, чтобы объясниться и пожаловаться. По злому стечению обстоятельств это оказался не только его конюший, но и единственный из собравшихся, которому я, по недосмотру, не был представлен. Оглядев меня с ног до головы, он прервал мои объяснения холодным замечанием: «Сэр, в Германии джентльмен не разговаривает с другим джентльменом, не будучи предварительно ему представлен». И после этого он также повернулся ко мне спиной. Я был совершенно ошарашен этим немецким уроком хороших манер, когда фрейлина герцогини подошла ко мне и сказала: «Господин Бьюкенен, я случайно слышала оба ваших разговора и могу только сказать, что мне стыдно за своих соотечественников». Герцогиня впоследствии пригласила меня к себе и очень мило извинилась за случившееся.

Двор в Карлсруэ,[22] при котором я также был аккредитован, представлял во всех отношениях полную противоположность дармштадскому. Если в первом этикет чаще нарушался, чем соблюдался, то во втором ему следовали неукоснительно и превратили его почти в искусство. Получив приглашение на завтрак с семьей великого герцога, необходимо было являться во фраке с черным галстуком, а однажды, в день празднования семидесятилетия великого герцога, я с восьми утра был одет в синий мундир с медными пуговицами, и снял его лишь в семь вечера, чтобы переодеться в полную парадную форму. Но самое утомительное испытание – это когда после обедов во дворце приходилось по два-три часа стоять на ногах, пока великий герцог и великая герцогиня обходили гостей. И даже в гостинице нас не оставляли в покое. Однажды придворный разбудил меня стуком в дверь моей спальни в восемь часов утра. Он сообщил, что, так как я, несомненно, буду присутствовать на службе в английской церкви в десять тридцать, великая герцогиня распорядилась, чтобы мне показали расположенную неподалеку больницу, куда я должен был явиться к десяти. Это было равносильно королевскому приказу, и у меня не было другого выбора, кроме как подчиниться.

Если и был когда-либо двор, где главную роль играла скука, то это, несомненно, Карлсруэ. И город был столь же безрадостен.

Дело ухудшалось еще и тем, что в последние годы XIX века, особенно после начала войны в Южной Африке, население Германии было в значительной степени настроено против британцев, и мне постоянно приходилось выслушивать неприятные вещи о своей стране. Великий герцог Баденский был слишком хорошо воспитан, чтобы допустить такое. Настоящий аристократ старой школы, он был сама любезность, и, если в ходе разговора ему приходилось касаться довольно натянутых отношений между Германией и Британией, он говорил об этом скорее с сожалением, чем с гневом, и относил взаимное непонимание за счет безответственного поведения английской и немецкой прессы. Однажды он даже высказал фантастическое предложение: чтобы лишить прессу возможности творить зло, державы должны, по взаимному соглашению, не учитывать в своей внешней политике заявления, которые делает пресса по вопросам международной политики, и не использовать свою собственную прессу как канал для официального вмешательства в эти дела. К сожалению, он был убежден, что Британии удалось достичь ведущего положения в мире с помощью дальновидной макиавеллистской политики, которой последовательно придерживались все британские правительства. Он не поверил мне, когда я заметил, что похвала его высочества нашей дипломатии не совсем заслуженна, ибо британские правительства, как правило, не строят далеко идущих планов. Они в гораздо большей степени приспосабливают свою политику к требованиям текущего момента и, как могут, преодолевают стоящие перед ними трудности, однако такая тактика оказалась в целом наиболее успешной.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});