Сказав это, инок на шаг приблизился к онемевшему от ужаса Александру и осенил его крестным знамением. Тотчас повернулся, быстро прошел через стоящую свечу и исчез, а на свечном вителе повисла крошечная капелька света, того самого, серебристого, который доселе наполнял почивальню княжича, а теперь пропал вместе с исчезновением инока. Капелька задрожала, будто боясь погаснуть, пустила слезу-искру, на миг и впрямь погасла, но уже в следующее мгновение родилась заново, теперь уже сильная и большая, по краям багряная, а внутри ярко-белая. Боком взобралась наверх вителя и уселась на нем, как вельможный всадник. Брызнула еще двумя искрами, разгорелась, взошла и занялась высоко и властно, радостно и торжественно, озаряя покои княжича неземным светом.
Александр зачарованно смотрел на ее рождение, боясь даже вдохнуть и выдохнуть. Ужас перед пришельцем с того света более не сковывал его сердце. Ему хотелось лететь птицею, скакать на коне во всю прыть, и откуда-то явился конь, и Александр уже мчался на нем по долине, пуская стрелу в оленя, и хлынул теплый летний дождь, рокотнул в отдалении тихий и незлобный гром, а олень все мчался, и стрела летела у него над головой, не умея обогнать стремительного зверя…
Ярославич проснулся, стряхнул с себя наваждение сна… Бывает же, что приснится такое! Инок Алексий… Что-то такое помнилось, как некий растерявшийся монах робко благословил его на холме над Клещиным озером… А как чудно он прошел сквозь свечу…
Юный князь встал и поглядел на стол. Он думал, что уже рассвет, а это на вителе свечи, потушенной вчера перед сном, веселилось чудесное пламя.
— Бог ты мой… — испуганно прошептал Александр. Но в следующий миг испуг сменился восторгом и радостью — в сердце юноши крошечной капелькой родилось и занималось точно такое же восторженное пламя, какое горело свечою, стоящей на столешнице под образами.
Он глубоко вдохнул, дав сердечному пламени больше воздуха, чтобы оно могло заняться еще более. Ему стало весело и так легко, что, казалось, только вскочи и распрокинь руки — непременно полетишь!.. И Александр вскочил, но не раскинул, а прижал руки к груди и метнулся к образам. И сердечная молитва птицею вырвалась из уст Ярославича. Горячо потекла к иконам, к пламени свечи и к огоньку лампады, который как будто взбодрился при виде свечного огня, обретя друга, вырос и тоже стал радостным и торжественным.
Не заметив как, Александр уже стоял на коленях, и две счастливые слезы сладко стекали по его щекам.
Он вдруг испугался, что слишком ярко разгорелось пламя свечи, озаряя образа уже желто-жарким светом, золотистым, весенним… А оказывается, это рассвет пришел в оконце, по-господски властно и небрежно ступив в Александрову горницу.
Чижики и щеглы весело попискивали в своих клеточках, радуясь наступлению нового дня.
Лучезарный Ярославич вскочил с колен, но молитв он знал много, и они не кончались, живыми птицами излетая из уст его, тесня одна другую, спеша распрямить крылья и выпорхнуть. Ибо нет смерти, а есть вечная весна Господня!
Но вот уже и последние пташки вылетели из клети Александровой груди, и все остатки слез давно высохли, князь глубоко вздохнул и напоследок еще раз пропел праздничный тропарь «Днесь спасения нашего…» и, целуя руку Богородицы на иконе, еще раз повторил:
— Радуйся, благодатная. Господь с тобою!
Потом он собрал несколько имеющихся в опочивальне лампадок, добавил в них масла, расправил ви-тели и осторожно одарил каждую лампадку огнем от свечи, зажженным благовестником Алексием. Он уже нисколько не сомневался в подлинности предрассветного явления.
А когда лампадки ожили, Александр расставил их по всей горнице и стал одеваться — намотал на ноги чулки, сменил сорочицу, подпоясался новым ремешком, выглянул из опочивальни и громко воскликнул:
— Савка! На голубятню!
Глава третья
ПТИЧИЙ ПРАЗДНИК
А я-то уже и не спал. Тотчас вскочил и проворчал: — Кому Савка, а кому — Савва Юрьевич. Но на самом деле-то мне стало очень весело. Я всегда ворчу на него, чтобы он тоже не очень разбаловался, но, вообще, когда он появляется, тут уж, братцы, такой свет светлый, что знай гляди во все глаза!
На голубятню! С превеликим удовольствием. Быстро оделся, шепча «Отче наш» и «Ангеле Божий». Трижды перекрестился на образа Богородицы и Саввы Стратилата и громко спросил:
— Славич! Кого-нибудь еще возьмем с собою?
— Бысю буди, — отозвался князь из-за своей двери.
— Чего меня будить? Я уже встал, — появился тут как тут Сбыславка, уже одетый и веселый, как мы. «Пию-пи, чет-чет», — возясь, восклицали чечетки в клетке, которую он нес. Я взял свою клетку, в которой нетерпеливо чечекали славки и переговаривались синички, стал их перелавливать и пересаживать в Бысину, к его чечеткам. Перепуганные пташки даже затеяли между собой битву, но не смертоносную.
Тут и Александр наконец вышел из опочивальни со своей клеточкой, там у него возились щеглы и чижики, которых я тоже пересыпал в общий садок.
— Ну, с праздником, Славич, — сказал я, кланяясь князю, — с Благовестью тебя! Как спалось-то?
— Благовестно, — ответил, а сам так и светится улыбкой. Так мы втроем и отправились на дворцовые верха, где у нас была устроена голубятня с птицами десяти разных пород. Однако же, и подморозило за ночь, солнце теперь боролось с холодом, но в одних сорочицах нам было не жарко. Хладостойкие голуби сидели нахохлившись, а теплолюбивые, завезенные из Фрязей колумбики, были припрятаны в особой теплой горнице у ловчего Якова.
Ох и хорошо же сверху смотреть на город, особенно в такое утро! Снег так и сверкал, будто озеро от края до края. Недолго ему оставалось, еще немного — и пойдет сок! А тут еще скоро уж Пасха, а за Пасхой — свадьба. Хорошо!
— Кем начнем? — спросил Быся.
— Загадаем, — предложил князь. — Кто щегла вытащит, тому всю жизнь предстоит в аксамитах щеголять. Кто славку достанет, тому славы много достать.
— А кто синицу? — спросил я.
— Тому дома сидеть, синицу в руке держать, — засмеятся князь.
— А кто чечетку?
— Тому только болтать без дела, а дела не делать.
— Ну а чижика?
— Тому чижиться, — загадочно ответил Ярославич.
— Это как же? — переспросил Быся.
— А и увидим опосля, — еще загадочнее сказал Александр. — Ну, давай мне садок, я первый буду брать.
Он взял у Быси птичий садок и, не глядя, сунул туда руку, схватил из пернатого колготанья одну трепетуху и вытащил ее. Чуть приоткрыл пальцы узнать, какого она звания. Оказалась славочка. Она возмущенно молвила: «Чек-чек!» Александр рассмеялся и выпустил птицу, осенив ее вдогонку крестным знамением.
— Кому ж еще славы достать, как не тебе, Славич! — сказал я, чуя, что мне попадется что-нибудь непутевое. Только бы не синица — кому охота дома сидеть!
— Теперь ты, Сбыслав, — велел князь.
Быся со вздохом залез в садок и вытащил другую славку. Ох и удачливый новгородец. Кинул ее в небо и присвистнул вслед лихо. Настала моя очередь. Славок там еще оставалось три. Ну дай Бог и мне! Я запустил руку в клеточку, в пальцы меня клюнуло сразу несколько клювиков, перья щекотно отмахнули запястье. Схватил, будь кто будет, и вытащил трепещущее тельце. Хоть бы славка, только бы не синичка!
— Чижик! — весело воскликнул князь, когда я разжал два пальца. Так и есть — чижище окаянное!
— Ну и лети себе, — отпустил я птаху без благословения и без свиста. — Стало быть, что ж, мне всю жизнь теперь чижиться? — спросил чуть не плача. — Хоть бы ты, Славич, растолковал, что сие означает.
— А вот по тому, как ты будешь жить на свете, мы и узнаем, что сие значит — чижиться, — лукаво подмигивая Бысе, продолжал потешаться надо мною Александр. Я хотел было рассердиться, но тут внизу на площади увидел белые плащи с черными лапчатыми крестами — вчерашних немецких риторей, приехавших поглядеть на молодого князя Александра из своей Ливонии. Сами надутые, а глаза так и бегают туда-сюда, где бы над ними потехи не сделали. И говорят так надменно…
— Гляньте! — сказал Сбыслав, тоже заметив немцев и указуя на них. — Ливонцы давешние.
— А я их первый заметил, — толкнул я Бысю, да чуть не спихнул вниз с голубятни.
— Ну немцы и немцы, что ж такого, — молвил Александр, вычерпывая из садка прочих птиц и подбрасывая их в небо ради светлого праздничка.
— И то правда, — поддакнул Сбыс, беря из рук Александра клеточку и тоже пополняя небо птичьим отродьем. — Одно слово: папежники.
— Это ты хорошее слово придумал, — понравилось князю. — Папежники! Так и будем звать их.
— А правду говорят, что они в два Святых Духа веруют? — спросил я, пытаясь отнять садок у Сбыслава.
— Почти правда, — отвечал ученый князь наш. — По их правилу веры Дух Святый исходит и от Отца, и от Сына. На том мы с ними и спор начали, потому что они своенравно нарушили установления святых отцов вселенских соборов.