Читать интересную книгу Завороженные - Александр Бушков

Сиреневое сияние стало прямо-таки осязаемо плотным, напоминая сейчас идеально обработанное каменное полушарие, по его поверхности вновь обильно зазмеились электрические разряды, сплетаясь в густую сеть…

Басовитый звон, долго затухавший протяжным эхом, — будто лопнула исполинская струна…

Сияние стало таять, рассеиваться с поразительной быстротой — и вот пропало совсем. А на пьедестале, посреди концентрических колец разноцветных огней стоял еще один черный шар со срезанным основанием. Тут же круглая ручка на его выпуклом боку медленно завертелась. За иллюминаторами виднелось какое-то движение. Выгнутая дверь распахнулась наружу во всю ширину, и оттуда показался человек.

Довольно молодой, высокий, широкоплечий, он стоял в непринужденной, чуточку картинной позе, опершись локтем на внутреннюю ручку двери, улыбался во весь рот, ничуть не смущаясь тем, что стоял под прицелом трех странных ружей и еще более странного приспособления в руках четвертого офицера.

Облик его был весьма примечателен, человек словно бы сошел с оперной сцены, где давали «Хованщину», или живописного полотна на сюжет из допетровских времен. Кафтан из какого-то неизвестного поручику, но явно дорогого материала, розовая рубаха с расшитым жемчугами воротом, полосатые шаровары, красные сапоги на высоких каблуках, с острыми загнутыми носками, остроконечная шапка-мурмолка, кудрявая светлая бородка и лихие усы… На боку у него висела кривая сабля в желтых ножнах, усыпанных то ли разноцветными стекляшками, то ли…

Офицер с непонятным приспособлением, на глазах мягчая лицом, обернулся и звонко, радостно доложил:

— Все в порядке, господин генерал!

Стволы ружей опустились, напряжение мгновенно пропало. Генерал сделал размашистый жест правой рукой — и появившиеся откуда-то сбоку солдаты покатили к пьедесталу длинную металлическую лесенку, со сноровкой, свидетельствовавшей о немалой практике. Живописно одетый бородач все так же стоял в картинной позе, улыбаясь чуточку устало.

Генерал резко повернулся и направился к лесенке, ведущей с галереи вниз, в зал. Начальник штаба направился за ним, а пару мгновений позже следом поспешил и Савельев. У поручика имелось сильнейшее подозрение, что уж в его-то присутствии внизу нет ровным счетом никакой необходимости, но, поскольку никто ему не препятствовал, он спускался следом, охваченный восторгом в сочетании со сладким ужасом. Только теперь он полностью уверился, что все здесь всерьез. Доказательства предстали самые неопровержимые.

Разноцветные огни, помигивая, постепенно затухали — от внутреннего кольца к внешним. Лесенка прочно утвердилась, бородатый проворно спустился по ней, привычно придерживая саблю, — судя по ее тяжести, самую настоящую. Он вытянулся, приложил ладонь к головному убору. Выглядело это, быть может, и самую малость смешно, учитывая, что убор этот вышел из употребления сотни лет назад, но никто не улыбнулся, все были крайне серьезными.

— Итак? — хладнокровно спросил генерал.

— Это Бомелий, господин генерал, — сказал одетый по старинной моде человек. — Теперь уже никаких сомнений, что это Бомелий. У меня не только доказательства, у меня имеется живой свидетель. Когда придет в себя, много интересного расскажет…

Поручик таращился на него в неописуемом восхищении. Этот бородач только что вернулся из былого, из времен Иоанна Грозного, он видел их своими глазами, он там пребывал… В точности такой почтительный восторг и зависть он испытал четыре года назад в Чугуеве, когда встретился со своим ровесником в чине поручика, вернувшимся из Болгарии. Невидный юноша, ничем не примечательный внешне — но на его мундире красовались Георгий четвертой степени, и Станислав с мечами, и боевые медали.

Тем временем бородач обернулся, махнул рукой. Из распахнутой двери шара показались двое, одетые точно так же, разве что менее богато, опять-таки при саблях. Без всякий усилий, словно мешок с птичьим пухом, они волокли одетого на тот же манер человека, крепко подхватив его под мышки. Сам он, сразу видно, идти не в состоянии, висел меж конвоирами на подгибавшихся ватных ногах, покорный и безвольный, с выпученными глазами, оцепенелым в ужасе лицом.

С тем же величайшим хладнокровием генерал осведомился:

— Надеюсь, капитан, все обстоит гладко?

— Безусловно, господин генерал. Все проверено тщательнейшим образом. Буквально через час после того, как этот экземпляр был изъят, его должны были прирезать насмерть ночные тати на Ордынке. Полностью выпавший из исторических событий персонаж.

«Персонажа» уже препровождали по лесенке, бесцеремонно подгоняя тычками, когда он пробовал вяло сопротивляться. Бородач спустился с нижней ступеньки, встал в стороне, держась осанисто, со спокойной гордостью человека, исправно выполнившего свою задачу. Поручика он удостоил лишь мимолетным взглядом — и взгляд этот был примерно таков, каким сам Савельев удостоил бы мельком новоиспеченного юнкера в необмятой еще казенной одежде. Нельзя сказать, чтобы это показалось очень уж обидным, — поручик был охвачен совершенно иными чувствами: ничего он более сейчас не жаждал так страстно и яростно, как оказаться полноправным членом этого поразительного офицерского сообщества… Он не представлял, какая сила смогла бы выставить его за высоченный забор, окружавший расположение батальона.

Мимо него протащили пленника, в довершение всего с явственным шумом испортившего воздух.

Генерал поморщился:

— Петр Федорович, срочно обеспечьте медика с какими-нибудь бромами, а то еще, чего доброго… В общем, займитесь, как обычно.

Полковник кивнул и направился следом за предводительствуемой бородатым капитаном группой. По лесенке к шару поднялись три офицера с серебряными погонами и какими-то инструментами в руках. Огни погасли все до единого, в воздухе явственно веяло рутиной и даже некоторой скукой. Поручика это сначала удивило, потом он напомнил себе, что для этих людей, в отличие от него, происшедшее и впрямь не несло ничего экстраординарного. Рутина-с. Но какова рутина!

— Итак, господин поручик, каковы ваши впечатления? — с легкой долей иронии спросил генерал.

Обижаться на эту иронию не имело смысла — поручик и сам представлял, какая у него сейчас своеобразная физиономия, способная, пожалуй что, и рассмешить…

Он сказал быстро, так, словно боялся, что его остановят и откажут:

— Я согласен, господин генерал. Я согласен на эту службу, готов принести любую необходимую присягу…

— Присягу? — поднял бровь генерал.

— Ну да, — в полном смятении сказал поручик. — Я понимаю, в таком деле должна существовать…

— Пойдемте, — сказал генерал, первым направляясь к лесенке на галерею. — Эк вы, право, завернули, в лучших традициях беллетристических романов… Вынужден вас разочаровать: у нас не существует ни какой-то особой присяги, ни подписанных кровью обязательств, ничего такого. В первую очередь из соображений насквозь прагматических. Любую присягу, как показывает опыт не только военного дела, но и всего человечества, люди нарушали и будут еще нарушать. Так что никакой особой присяги нет. Есть наш собственный устав, о котором я уже упоминал, касающийся, как легко понять, главным образом специфики нашего дела. И, как в любом войсковом уставе мира, в нем прописаны жесточайшие санкции к нарушителям. Главная опасность для нас — измена.

— Господин генерал!

— Эвон как вы взметнулись … — усмехнулся генерал. — У меня нет намерения оскорбить персонально вас. Да и измена, о которой ведется речь, не имеет ничего общего с набором классических измен: переходом к неприятелю, выдачей тайны… Я говорю об измене нашей службе. А она, увы, случается, пусть, слава богу, и нечасто. Очень уж специфический у нас род занятий, Аркадий Петрович… Самодисциплина потребна жесточайшая. Начнем с того, что офицер, отправившийся в былое или грядущее, становится немыслимо, невообразимо свободен — от любого начальства, от любых законов… и, что уж там греха таить, от всякой этичности и морали, поскольку порой сама служба требует от него забыть всякую мораль и прочие благородства… И случается порой, что эта немыслимая свобода сопрягается со специфически нашими проблемами, не свойственными никакому другому роду занятий. Собственно, их только две — условно именуемые дезертирством и своеволием. Ну, дезертирство, как вы, быть может, догадываетесь, расшифровывается просто: путешественник по времени решает вдруг расстаться со службой и остаться в тех временах, где пребывает. Такое случалось дважды. В одном случае виновный был убит при попытке изловить, во втором успешно возвращен назад…