Волейбол Саша любил и одинаково успешно играл как в защите, так и в нападении, но в сыгранной команде здешних геологов, принимая как должное его способность вытягивать гиблые мячи, ему редко давали пас. И когда это случалось, следовал резкий «пушечный» удар, застававший врасплох команду противника, но не менее неожиданный и для своих. Его поощряли, похлопывая по спине, но когда он снова выходил на линию нападения, перебрасывали мяч на удар признанным игрокам. Такое пребывание в тени обычно его не тяготило, но сегодня он ощутил досаду на себя. Среди друзей, которые его знали как самих себя, он держался со всеми на равных, но стоило попасть в круг незнакомых людей, как застенчивость сковывала его, не давала раскрыться, блеснуть. Те, кто знал его недостаточно, считали, что он сухарь и молчальник, но и с теми, кто знал его хорошо, отношения складывались трудно. Так было со Светланой Мороз, подругой Майи. С последней практики он даже написал ей несколько писем. Но та ясность, которая установилась между ними при переписке, при встречах теряла реальные очертания, становилась зыбкой, и снова все осложнялось. Конечно, и у Светланы характер нелегкий. Хорошо, что он вовремя понял, что они слишком разные. При всей внешней мягкости и застенчивости он не мог терпеть над собой ничьей власти, даже власти прекрасной девушки, а Светлане хотелось повелевать. Она была слишком земной и, пожалуй, даже рационалистичной. В исследователях космоса и космонавтах она видела прежде всего элиту человеческих характеров, принадлежность к которой она считала для себя делом чести, но ее устремления в космос были скорее данью моде, и покидать Землю насовсем или по крайней мере надолго она не собиралась. Пожалуй, с тех пор, как он уяснил это, и рассеялось ее очарование. Он сам не сразу разобрался, что послужило толчком к отчуждению, но стал избегать встреч, и уже время само обрывало тонкие нити едва начавших складываться отношений. Они не виделись больше года, и теперь его уже не волновали, как прежде, ни приветы, ни короткие приписки в письмах к Майе, которые предназначались ему… «Все прошло, как с белых яблонь дым…» — вспомнились строчки Есенина. А было ли что? Так, наваждение. Вот у Майи с Мишей сразу и на всю жизнь…
Он оглянулся. Миша полулежал в кресле, скрестив руки на левом подлокотнике таким образом, чтобы Майе было удобнее положить на них голову, и, хотя на неровной дороге луноход время от времени встряхивало, они мирно дремали под монотонное гудение двигателя. Им не надо выяснять причин, почему не складываются отношения, им всегда просто и легко друг с другом… А может, во всех этих сложностях прежде всего виноват он сам, создавая такой психологический фон, при котором и самому трудно сделать первый шаг навстречу, и ей как девушке неудобно? Ведь мог же он на практике и пошутить, и поговорить спокойно с поварихой Галей, и даже однажды поцеловать ее, когда у него вдруг возникло такое желание. Вот с ней ему было всегда легко и просто, хотя она никогда не казалась ему простоватой. Правда, она не была и красивой, по крайней мере, в той обыденной одежде, в которой он видел ее каждый день. А может быть, он просто не присматривался, ведь что-то привлекательное в ней было? Он напряг свою память, но не смог вспомнить ее лица. Он помнил лишь ее добрые карие глаза, всегда чуть смущенные, ее небольшие, всегда шершавые руки, потому что в полевых условиях ей приходилось все делать собственными руками — от чистки картофеля до мойки посуды. Он помнил ее глубокий грудной голос, потому что она всегда интересовалась его работой и пыталась во всем помочь ему, даже в расшифровке диаграмм магнитного каротажа, над которыми они бились тогда всей четверкой, пока случай не дал им в руки ключ к решению этой задачи. А ведь это случилось как раз в день ее рождения! Когда это было? В июле или августе? Конечно, в августе. Тогда Самсонов подарил ей свой талисман — отличный хризолит. Он еще пошутил, что камень приносит удачу тем, кто родился в августе. Практика у нее закончилась раньше, они задержались по просьбе Самсонова. Она уехала, обещала всем писать, но письма получил только он. Их было два или три…
Он вдруг пожалел, что не ответил ей тогда. Впрочем, многие его сокурсники не считали вправе привязываться к Земле, а что делать Гале в космосе при ее чисто земной профессии? Права русская поговорка:
«Все, что ни делается, — к лучшему!» Только грустно все это…
Они подъезжали к широкому сквозному проходу, пересекающему лунные Апеннины и отделяющему от горной системы западную часть-полуостров Энариум.
— Надо будить Мишу, — вполголоса сказал Саша, обращаясь к Смолкину.
— Погоди. Ты все испортишь, — сморщил нос тот. — Вот въедем в ущелье.
Ждать пришлось недолго. Сима снизил скорость до предела и, медленно разворачиваясь, въехал в тень. Вспыхнули фары, выхватывая из кромешной тьмы наезженную дорогу среди крупных глыб и остроугольных камней. Солнце еще не проникло в глубь ущелья, и здесь царил первозданный мрак. Лишь пригнувшись, можно было снизу, через боковой иллюминатор, увидеть светлые пятна залитых солнцем вершин. Щелкнул тумблер, и в отсеке загорелся плафон.
— Теперь буди, — кивнул Смолкин, подмигнув Саше.
Макаров повернулся и потянул за рукав Михаила. Тот сразу открыл глаза, бросил взгляд на сине-фиолетовый от темноты боковой иллюминатор и машинально спросил:
— Что, уже ночь?
— Естественно, — не моргнув глазом, ответил Сима. Субботин посмотрел на часы, зевнул.
— Да, половина одиннадцатого!
Потом, увидев выхваченный из черноты мощными фарами привычный для Луны характер рельефа и каменистую дорогу, спохватился.
— Что вы мне голову морочите?
— Мы? — удивился Сима. — По-моему, ты еще не проснулся!
— Брось, Симочка, свои штучки! Конечно, использовать для розыгрыша привычку к земному биоритму и создать обстановку земной ночи — это психологически тонко, но и год жизни на Луне тоже чего-нибудь стоит! Я же просил меня разбудить, когда подъедем к ущелью. А вы? Давай, Саша, иди подремли.
Макаров обменялся с Субботиным местами. Сонная Майя тотчас попыталась пристроиться у него на руке, но уловив во сне что-то непривычное, открыла глаза.
— А, это ты… Почему темно?
— Ночь, — будничным тоном ответил Саша, желая повторить на Майе Симину шутку.
— А-а-а-а… — Майя откинулась на спинку кресла и снова задремала.
При выходе из ущелья в глаза резанул свет, несмотря на предупредительно опущенные Симой светофильтры. Субботин поморщился и взглянул на часы. Они опережали график почти на сто километров. С такими темпами часа через два они будут на месте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});