Читать интересную книгу Третье дело Карозиных - Александр Арсаньев

Карозин вышел вслед за Шишковским и проследовал дальше, в читальный зал. Здесь, по обыкновению, никого не было. Комната эта, прежде бывшая кабинетом первого владельца, поэта Хераскова, с мраморными колоннами с лепными карнизами, поддерживающими расписные своды, была заставлена вдоль стен стеклянными шкафами с обилием самых разнообразных книг. А на большом, красного дерева столе лежали аккуратные стопки журналов и книг и стояли лампы под зелеными абажурами. Окно было занавешено и только в верхнюю часть его полукругом заглядывало вечернее небо. Как и повсюду, не считая, пожалуй, только «говорильни» да «инфернальной» комнаты, здесь стояла необыкновенная тишина, нарушаемая только тиканием больших настенных часов.

Мужчины сели в кресла и Никита Сергеевич внимательно посмотрел на пожилого господина. К сожалению, он не помнил его имени-отчества.

– Слушаю вас, – вежливо поощрил Карозин.

– Никита Сергеевич, простите уж мою дерзость, – приглушенно заговорил Шишковский. – Вы, верно, догадались, о чем речь пойдет?

– Допустим, что так, – откликнулся Карозин.

– Мне стало известно, – вздохнув и сложив сухенькие старческие руки на коленях, продолжил Шишковский, – что вдова моего родственника, ныне покойного уже, Михаила Ивановича, попала в неприятную историю с некими векселями. Я вполне понятно выражаюсь? – вдруг с некоторой опаской спросил он, как бы спохватившись, да тому ли человеку он рассказывать собрался.

– Вполне, – заверил Карозин и сцепил руки, приготовившись дослушать до конца. И не потому, что ему самому было это интересно, а потому, что не хотелось обижать человека.

– Так вот, она обращалась к вам, и это мне тоже известно. Говорят, что вы умело распутываете самые затруднительные и щекотливые дела, – добавил он многозначительно. Карозин на это замечание промолчал. – Так вот, я имею кое-что сообщить вам о том, как эти векселя попали к моему родственнику. Я при этом присутствовал самолично.

Никита Сергеевич снова ничего не ответил, Шишковский немного помолчал, но все-таки решил договорить до конца, поэтому набрал полную грудь воздуха – так показалось Никите Сергеевичу – и почти на одном дыхании выпалил:

– Было это у генерала дома, партию, кроме нас с ним, составляли еще двое молодых людей, которых я никогда ни до, ни после уж не видел, хотя имена их не так давно мелькали в газетах в связи с совершенно другим делом, в котором вы, господин Карозин, принимали участие.

Карозину это заявление понравилось еще меньше, но делать нечего, он посмотрел на своего собеседника с участием.

– В дом к Михаилу Ивановичу они попали благодаря рекомендательным письмам одной достойной особы. И если мне не изменяет память, звали их господин Ковалев и господин Штайниц, – услышав эти имена Карозин вспыхнул. – Вижу, что они и вам знакомы, – не без удовлетворения заметил Шишковский. – Словом, составили партию. Ковалев проигрался, но поскольку денег у него в тот вечер не было, то он и предложил расплатиться векселями. Вызвали нотариуса, господина Гольдштейна. Он заверил векселя и на том расстались. А теперь вот выясняется, что векселя-то эти были поддельными? Так ведь?

– Именно так, – нехотя согласился Карозин, думая только об одном человеке, о некоем господине Ковалеве.

– К сожалению, больше ничего добавить не могу, – вздохнул Шишковский. – Я только и знал, каким образом Михаилу Ивановичу эти векселя достались.

– Благодарю вас, – промолвил Карозин, впрочем, таким тоном, что Шишковский невольно поежился.

– Извините, – как-то виновато улыбнулся он и, поднявшись из кресла, покинул читальню.

А Никита Сергеевич погрузился в мрачные и неприятные раздумья. Однако вскоре по всем комнатам забили часы – шесть, а это значит, что подали закуски. Карозин стряхнул с себя неприятные размышления и поднялся, ощутив вдруг голод, да и не желая, между прочим, оставаться дольше в одиночестве.

Карозин вернулся в «говорильню», где его тотчас увидел Аверин, но расспрашивать не спешил. Двери в большую гостиную уже распахнулись и мужчины, а к этому времени прибыли почти все члены клуба, большой и довольно шумной толпой вошли в залу, посреди которой был, по заведенному обычаю, накрыт огромнейший стол с закусками и выпивкой. Что уж говорить, а старшина клуба по хозяйственной части Шаблыкин, сам великий гурман, умел угодить привередливым своим гостям.

Карозин из-за неприятного разговора, а больше-то из-за неприятных воспоминаний, как-то особенно увлекся водочкой, что вообще-то было на него совсем не похоже.

– Никита, друг мой, – несколько удивленно проговорил Аверин, глядя, как Карозин выпивает уже третью рюмку, – что это на тебя нашло?

– Ну ты ведь сам сказал, – ответил невесело Карозин, закусывая греночкой с мозгами, – что нынче у нас с тобой холостяцкий вечер.

– Что-то скажет на это Катенька?.. – недовольно заметил Виктор Семенович, но Никита Сергеевич так глянул на него из-под густых бровей, что дальнейшие слова Аверина просто застряли у него в горле и он сам поспешил опрокинуть рюмку и закусить белужьей икоркой.

Через час, по заведенному обычаю, по всему клубу снова забили часы и здоровенный лакей, церемонно распахнув двери в столовую, провозгласил торжественно и важно:

– Кушанье поставлено!

Тотчас блестящие господа, среди которых и сам генерал-губернатор нередко бывал, а обер-полицмейстер Иван Иванович Красовский, большой любитель женского пола и шуток, так и вовсе не пропускал ни одного клубного обеда, двинулись через «говорильню», «детскую» и «фруктовую» комнаты в столовую, отделенную от клуба аванзалом.

Нынче приглашен был русский хор от «Яра», который уже расположился на сцене. Едва только господа вступили в комнату и расселись по местам, как хор тут же грянул что-то заводное, отчего Карозин даже несколько опешил.

На эстраду вышла какая-то тоненькая барышня со взбитыми волосами в темно-пурпурном платье с оголенными плечами и нежным томным голосом запела «Рябину».

Карозин на этот раз больше опять-таки налегал на водочку и лакеи успели принести не один полный графин и унести взамен опустевший. Как ни пытался поначалу разговорить своего друга Аверин – ничего не выходило, и он вскоре махнул рукой, позволил ему, как это иногда говорят, «надираться», рассудив, что даже такому трезвеннику и исключительно положительному человеку, как Никита Сергеевич порой тоже нужно «выпускать пары».

Никита Сергеевич же все мрачнел и мрачнел с каждой выпитой рюмкой. Часа через два он, мрачнее тучи, поднялся из-за стола, раскланялся с некоторыми из знакомых, бросил Аверину: «Не провожай!» и нетвердой, но исполненной какой-то странной и нехорошей решимости походкой вышел из столовой.

У клуба он уселся в пролетку подкатившего по знаку лихача и весьма уже заплетающимся голосом велел ехать в Брюсовский. У освещенного особнячка Карозин вышел, вручив кучеру серебряный рубль, чем вызвал у последнего неописуемое удивление.

– Барин, еще куда едем? – осторожно спросил «лихач».

– Едем? – переспросил Карозин, глядя на него мутными глазами. – А не поехать ли и правда? – Но двери его дома уже были распахнуты, на ступеньки вышел преданный Григорий и, ласково взяв барина под ручку, сердито махнул на кучера. Проваливай, мол, не видишь, барин мой не в себе.

Лихача дважды просить не пришлось, он стеганул лошадку и был таков, а Карозин, привалившись к плечу Григория, пьяным и как-то вдруг ослабевшим голосом спросил:

– Катерина Дмитриевна где?

– У себя они, у себя, – заботливо ответил Григорий. – К обеду приехали. – И помог барину подняться в дом.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Никита Сергеевич, прежде чем пройти к жене, ненадолго заперся у себя в кабинете. Течение его не слишком трезвых мыслей было примерно таким: «Ковалев… Если она узнает, что он… Опять он! – Карозин досадливо хлопнул рукой по столу и даже не почувствовал боли. – Нет! Она не должна ничего знать о том, что он участвовал в этом! А что, если она его не забыла? Что, если думала о нем все это время? Вспоминала его, когда я ее целовал, думала, представляла, что это он ее целует! – Он стиснул зубы и от пронзившей его от этой мысли боли чуть не застонал. – Что же делать?.. Неужели я ревную? Катеньку мою ревную к покойнику? – через некоторое время подумал Никита Сергеевич, уставившись невидящим взглядом в стену. – Да, так и есть, жену ревную к покойнику! Никита, да ты сходишь с ума! – попытался он себя высмеять со злостью и горечью. – Но разве таких красавчиков, как этот мерзавец, женщины могут так просто забыть? Ведь я сам слышал, как он с ней разговаривал, и видел, как она на него смотрела, в тот, последний миг. И он… Он смотрел только на нее!.. Стыдись, Карозин, ты уж не мальчик, чтобы вот эдак… – снова попытался он себя урезонить, но муки ревности были настолько сильны, что Никита Сергеевич не выдержал, поддался этому наваждению и, вскочив из кресла, метнулся к двери, решив про себя: – Нет! Пусть она мне ответит! Я все ей скажу и пусть она мне ответит! Пусть все мне расскажет!»