О том, как шел дождь, а если бы не шел, — мы бы Не встретились, и если бы я с утра дозвонилась до подруги, и если бы не отменили мой любимый фильм, и если бы не кончился сахар… И как потом я просыпалась под утро, вскрикивая в отзвуке кошмара: чего-то из этого не произошло, порвалась хрупкая цепочка случайностей, мы не встретились… не встретились! — но он спал рядом, такой настоящий, мой. И его ресницы, золотистые полумесяцы — когда я долго смотрела на них, они вздрагивали изнутри, и я стремительно, молнией отводила глаза… И как… нет, нет, это все не то, не было никаких идиллических картинок и нет смысла их рисовать, — просто, когда он опаздывал на десять минут, я была уверена, что он умер, погиб, случилось что-то непоправимое, страшное… А потом настала осень, и на улице на его щеках выступали красные пятна, и он уже не был моим, и я это знала, — и все делала неправильно, все равно вела себя так, словно он меня любит… И как он наконец ушел, а все остальное осталось на своих местах, и в том числе я, такая гордая и спокойная, я даже радовалась своей олимпийской выдержке… А на следующий день пошла в магазин, как ходят все люди, — только я не могла найти дорогу домой, накручивая сумасшедшие круги по знакомым улицам, и на ногах у меня были домашние тапочки, а сумку с покупками я оставила под прилавком… И вот тут мне стало страшно, как никогда в жизни, и надо было бежать, я четко осознала это, бежать, ни в коем случае не оглядываясь назад. И как, собрав всю себя в маленький, до боли стиснутый кулачок, я в тот же день сняла квартиру на другом конце города, а через неделю, выиграв конкурс, устроилась продавщицей в супермаркет — мне везло, фантастически везло во всем, что ни сном ни духом не было связано с моей прошлой жизнью. И как все действительно наладилось, и наступила весна, и я, к восторгу новых подружек, завела себе мужчину. Спортсмена, не хуже и не лучше, чем все прежние. Я встречалась с ним по субботам, потом мы жили жить вместе, и со стороны все это выглядело совсем как настоящее, а я уже привыкла смотреть да собственную жизнь со стороны… И как сегодня все-таки ушла от него, и вот уже не помню его лица,зачем, черт возьми, мне его лицо, зачем мне вообще чьи-то лица, если только что на лестничной йдощадке…
Что мне теперь делать? Он ничего не сказал, но он же видел меня, видел! — почему он ничего не сказал?! Прошу вас, посоветуйте мне, вот если бы то были вы, а женщина, которую… но он же не любит меня, значит, ему все равно, так почему же?.. И что мне теперь делать?!
Я вскочила с кресла — резко, как отпущенная йружина, — и услышала тонкую, запредельную, надвигающуюся музыку, в такт которой перед глазами закружились металлические червячки, а лампа совсем не давала света… Вокруг оказалось очень много людей — наверное, оркестр, — музыка оглушительно била по барабанным перепонкам…
…Я лежала на полу, изогнувшись между креслом и столиком, в висках пересыпался песок, а перед глазами медленно расходилась мгла — конечно, хлопнулась в обморок, со мной бывает. Попыталась подняться на локте, но прямо надо мной нависло лицо профессора, искаженное какой-то странной гримасой, с таким выражением не откачивают потерявших сознание, а скорее… Моя блузка была расстегнута, и прямо на груди лежали его сухие, как наждак, холодные руки.
И вдруг я вспомнила. Сент-Клэр, буфет, апельсиновый сок — и ненормальный старикашка, с пошлой ухмылочкой заплативший за меня деньги, которые было бесполезно пытаться вернуть. Конечно же, это он, то и дело попадавшийся мне на университетской лестнице, косясь на меня своими слезящимися развратными глазами. Профессор. Ричард Странтон.
Его ледяные пальцы шевелились, и лицо вдруг стало надвигаться на меня, я увидела совсем близко, как его беловатый язык быстро облизал фиолетовые губы…
Я рванулась вверх, обеими руками судорожно оттолкнув его от себя, сама покачнулась от этого движения, в глазах снова потемнело, я на секунду прислонилась виском к дверному косяку — и ринулась в прихожую, потом на лестничную площадку, прочь, прочь…
Эта дверь прямо посередине, такая знакомая, синяя с золотыми гвоздиками и тонкой проволокой крест-накрест. И яркий рубин электрического звонка — но я не вполне владела дрожащими пальцами, я просто отчаянно застучала кулаками в эту мягкую дверь.
— Открой!!! Слышишь?!
ГЛАВАV
Сноп света ударил в упор, раздробившись на толстом узорном стекле, — и погас одновременно утихшим шумом мотора. Машина припарковалась у самого подъезда, и Грег услышал щелчок открываемой дверцы — услышал, уже стремительно взбегая вpepx по лестнице.
Он, конечно, понимал, что это могли быть и не они.Даже скорее всего не они, мало ли машин паркуется у подъездов жилых домов, а разглядеть в темноте через рифленое стекло очертания автомобиля почти невозможно. Нет, не они, — ведь на автобусной остановке их не было, и никто не следил за ним, идя вместе с той девушкой он прошел два квартала от остановки до подъезда. Откуда им было знать, в какую сторону он пошел, в какой дом, в какой подъезд? На девяносто девять процентов — не они…
Внизу длинным натужным звуком скрипнула дверь — и Грег, он был уже на третьем этаже, бросился к двери, первой попавшейся, крайней справа, изo всех сил затарабанил обоими кулаками. Дверь молчала — а внизу уже слышались шаги, и мужской голос спросил что-то, превратившееся в неясный гул, а другой голос, тоже мужской, ответил, и, может быть, это все-таки…
Замок, наконец, щелкнул, и Грег навалился на дверь раньше, чем она открылась, и, очутившись внутри потерял равновесие и рухнул на колени, сминая в гармошку длинный ворсистый коврик в прихожей. поднявшись на ноги, Грег сначала нагнулся и поправил эту дорожку, аккуратно разгладив ее по углам, — и только потом поднял глаза на хозяина квартиры.
— Я… здравствуйте.
Невысокий старый человек смотрел на него совершенно спокойно и равнодушно, в его глазах, совсем маленьких и далеких за толстыми стеклами очков, не вспыхнуло ни возмущения, ни испуга, ни даже малейшего интереса к ворвавшемуся в его квартиру грязному оборванному бродяге. Грег сглотнул, опустил глаза и еще раз поправил носком ботинка уголок ковровой дорожки. Хозяин должен был спросить: что вы здесь делаете? Или хотя бы: кто вы?
Но он сказал:
— Ванная налево, молодой человек.
…На дне ванны овальной лужицей остался черный осадок, и Грег еще раз прошелся по ней струей холодного душа. Царапины на лице и руках саднило, он отыскал на полке одеколон и, морщась, протер их. Одежда и обувь лежали в углу бесформенной кучей, к которой не хотелось даже прикасаться. Хотелось проникнуться чувством, что эта грязная груда вообще не имеет к нему никакого отношения — в теплом пару уютной ванной это удалось без особых усилий. Грег пожал плечами, накинул махровый полосатый халат, едва доходивший ему до колен, и протер ладонью запотевшее зеркало. Оттуда смотрела исцарапанная, но вполне человеческая, умиротворенная, раскрасневшаяся физиономия, и он даже усмехнулся. Нервное напряжение спало совершенно, весь этот дикий ужас со стрельбой и погоней казался абсолютно нереальным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});