Читать интересную книгу Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленные тайны - Василий Песков

— Ты, Арсений Андрианович, никогда, наверное, не имел огорчений? — говорю я после его рассказа о том, как он выдворял из соснового леса цыган. («У них ведь жизнь без костра невозможна…»)

— Огорченья… — Мой собеседник теребит пятерней суворовский хохолок начавших седеть волос, соображая, рассказать или не рассказать какой-то немаловажный для него случай. — Огорченья, они, конечно, всякого могут коснуться…

А, расскажу! — хлопает он картузом по колену. — В «опасное время» собрали тут раз какое-то совещанье. Заседают! И надо тому случиться, как раз в этот день сразу во многих местах загоранье. Туда звоню — не тушат, туда сигнализирую — горит. Ну, я по «Пожару» (срочная линия связи) прямиком с вышки — в область!

И попадаю аж в кабинет к областному лесничему Ледовскому Владимиру Викторовичу. Вгорячах-то и брякнул: «Мы, что, — говорю, — по пожарам план выполняем?!» И слышу сердитый голос в ответ: «А это кто говорит?» — «С вышки, — отвечаю, — говорит Арсений Антонов»!. А он трубку — хлоп. И через час с небольшим прикатил. Сразу, конечно, на вышку. Ну и увидел все сам. Извинился. «Правильно, — говорит, — товарищ Антонов, действовали…» Ну и хвоста всем в округе начал крутить. Нашему лесничему тоже попало, хотя и не вполне по заслугам.

Пожары все затушили. А у меня после этого, чувствую, греется земля под ногами. Как при горящем торфе, огня не видно, а жжет — недовольно начальство, что я прямо с вышки, да в область. Ну, терпел я, терпел утесненье и, откровенно скажу, не вытерпел. Прихожу. Открыл двери к лесничему. «Вот, — говорю, — бинокль! Вот, — говорю, — велосипед! Все! Глядите за огнем сами…»

Лесничему стало от этой моей экспедиции вроде неловко. «Ладно, — говорит, — Арсений, давай-ка все погасим. Чего не бывает…» Ну и я отошел. «Ладно, — говорю, — чего не бывает…»

Звездным часом Арсения Андриановича было сухое лето 72-го года. Тогда вся Мещера от Шатуры до Владимира дымом была подвернута.

Со спутников видно было пожары. В тот год пересохли болота, испарились озера. «Лягушки из мхов к домам прыгали — в корытце ополоснуть тело, карасей руками в тине ловили». Подступили пожары и к борам у Криуши.

— Детишек отправили кто куда. Телевизоры, образа, сундуки, всякое барахлишко в землю зарыли. У вышки все время народ толпится.

Очень волнуются, помнят, что было в Курше в 36-м. «Арсений, — кричат, — говори, что нам делать. Говори!» Степан Косой так прямо из себя вышел: «Говори, что делать, а то сейчас пилой «Дружба» твой столб порешу!» А мне полагалось хладнокровие соблюдать…

Огонь был страшный. По верху леса шел с ревом, как будто реактивный самолет от земли оторвался. А я на вышке! Сосновые ветки петухами летели. Глаза закрывал, боялся, не выдержат жара. Рубахи два раза на мне занималась. Замну огонь, плесну на себя из бидона и опять телефонную трубку хватаю… Военная часть на подмогу пришла. Криушу оборонили, соседний поселок Ласково тоже оборонили, и от Кельцев огонь отвели. И лесу много уберегли.

Я тоже внизу с огнем воевал. Три пары кирзовых сапог спалил, на теле были ожоги. А друг, однокашник, вместе на кочегаров учились, тот задохнулся в дыму. Вон там за березами схоронили. О, огонь в лесу-дело очень серьезное!

Разговор у вышки прервался дождем. Мы переждали его под навесом, наблюдая, как кормят птенцов скворцы.

— Ну вот, освежилась земля. Это значит, можно домой сходить, пообедать. И пивка даже выпить. Дождик для нас, вышкарей, как гостинец. А для порядку все же надо подняться…

Уже сверху я услышал удовлетворенное посвистывание — «все спокойно в лесу». И хриповатый голос:

— Отсюда, конечно, не один только дым замечаешь. Иногда видишь: лось подался к воде хорониться от комаров, видишь, ястреб голубя поволок, лиса бежит по опушке. Ну и, конечно, наша Криуша — как на ладони. Ну-ка, глянем, чем там хозяйка моя занята… морковку дергает в огороде!

— Вы знаете, — продолжает он уже на земле, понизив голос до полушепота, — моя Прасковья Фаддеевна-женщина очень заслуженная. Орден

«Знак Почета» имеет. Тридцать три года тут, в Клепиках, ткачихой была. Понимаете — «Знак Почета»… Государственный, можно сказать, человек…

Когда прощаемся, Арсений Андрианович теребит волосы.

— Что-то я хотел не забыть… Да, это как раз по пути — заверните и к Гусаровой. Моя ученица!.. Первого класса вышкарь. Страху не знает. И вышка у нее обихожена, пожалуй, даже получше моей. Так и скажите, мол, твой наставник прислал…

Вот она, вышка, — 36 метров.

* * *

Часа четыре всего посидели мы рядом с Арсением Андриановичем. Но очень он мне запомнился. Веселый, общительный, доверчивый, как ребенок, преданный долгу и делу, никому не желающий зла и счастливый от этого. Вспоминаю его «скворечник» в лесах, вспоминаю прогретую солнцем смоляную Криушу и благодарю дорогу за эту встречу. Хорошего человека узнать — как чистой воды напиться.

 Фото автора. 24 мая 1980  г.

За полюсом

Год назад 31 мая за полночь по московскому времени Юрий Хмелевский поймал инструментом плутавшее в облаках солнце: «Ребята, полюс!» И семеро скинули рюкзаки — цель достигнута.

Журналистам на маленьких самолетах, летевшим к магической точке Земли, не терпелось увидеть семерку: как выглядят, что расскажут?..

Я их увидел в палатке. Они пировали. «Милости прошу к нашему шалашу», — не помню уж кто приветствовал прилетевших. В палатке было уже тесновато, сказать точнее, застолье напоминало кучу малу. Но, ей-ей, из всех приятных застолий я дольше всего буду вспоминать это — в полюсном «шалаше». Запах кофе, запах бензина от примуса, запах мужского пота…

Больше всего, однако, запомнились лица хозяев полинявшего «шалаша». Прилетевшие глядели на них с удивлением, восхищением и немалой долей тревоги — лица семерки напоминали лица людей, неосторожно заглянувших в плавильную печь.

Фотография сохранила облик семерки в тот памятный день. И память многое сохранила.

С частотой возбужденного пульса стучал за палаткой движок — работала радиостанция, Леонид Лабутин всему свету слал вести из этого необычного лагеря. Легкий ветерок шевелил красный флаг на шесте. Стояли в стороне двукрылые самолеты, чья дорога сюда, на полюс, — тоже нешуточная. Возбужденные голоса.

Ровный перламутровый свет. Вспоминаю чьи-то слова: «Всюду юг, в какую сторону ни посмотришь…» Помню попытку мысленно провести линию от шеста с флагом по льдам до суши, а потом по ней до Москвы, где с особенным интересом ждали отсюда вестей. Помню слова пожилого механика-авиатора: «Сюда пешком…

И ведь дошли! Просто чудо». Помню сразу осиротевший полюс, когда мы все пошли к последнему самолету…

И вот на минувшей неделе я опять их увидел всех вместе. На этот раз в подмосковном лесу, в местечке, где обычно они всегда собираются обсуждать планы, праздновать встречи Нового года и наступление лета. На этот раз у костра надо было обдумать, как лучше отметить «день полюса», то есть сегодняшний день, 31 мая.

— Ну поглядите, разве скажешь, что это арктические герои. Загар — еле-еле, рюкзачки, кеды. Воскресные подмосковные ходоки!

Гитары вот не хватает… — Нарочно громко язвил Хмелевский, умолкнувший, впрочем, сразу, как только вошли в поселок.

Семерку тут сразу узнали. По улице, забегая вперед идущих, понеслись ребятишки: «Шпаро… Давыдов…» Старушка, у которой вместо иконы в углу наверняка стоит телевизор, остановилась, припоминая, где же она видела этих людей? И вспомнила. Резонно полагая, что всякие силы таких ребят должны опекать, старушка заботливо перекрестила сверкавшую майскими лужами тропку.

— Ну что ты скажешь теперь? — наклонился к Хмелевскому Мельников. И оба перемигнулись.

Они прожили год, славный во всех отношениях. Признание и понимание важности необычного перехода они почувствовали уже до полюса по многочисленным радиограммам, которые приходили в палатку со всей страны и из многих стран мира. Минуту, возможно, высшей радости в жизни испытали они на полюсе, принимая поздравления журналистов и авиаторов.

И очень впечатляющим был для семерки день, когда они вышли из самолета в «авиационной столице» Севера, Черском.

За год ребята узнали много объятий, много слов заслуженной похвалы и почета. Но когда у костра я спрашивал обо всем пережитом, они улыбались: «Все-таки Черский…»

— Первая любовь, — подчеркнул уважающий точность Хмелевский.

Все было в году минувшем по справедливости: высокие награды Родины и комсомола, признание в мире спортивном, интерес науки ко всему, что они испытали и наблюдали. И, конечно, возбуждали они любопытство.

Приглашений приехать выступить, рассказать было тысячи. Приглашали их на блины, на клубнику, на баню, на чай и на чарку, на воблу и на рыбалку, на устные журналы и комсомольские огоньки.