Читать интересную книгу Империя под ударом. Взорванный век - Игорь Шприц

— Я люблю тебя, — прошептал Нине на ухо Путиловский.

— И я тебя, — одними губами, неслышно ответила Нина.

* * *

Часы пробили без четверти двенадцать. Певзнер уже точно не появится. Провизор радостно вздохнул и сказал сам себе: «Пора…»

На маленькой спиртовке давно уже дожидался прокипяченный небольшой изящный шприц с никелированными кольцами по краям цилиндрического тельца. Иглы были самые лучшие, тонкие, швейцарской часовой фирмы. Морфий тот самый, немецкий. Контрабандный.

Когда товар прибыл и провизор проверял очистку, он, конечно же, подмешал в порошок немного толченой глюкозы. И отсыпал такой же объем морфия в свой потайной ящичек с крышечкой. Великий князь нуждается в хорошей дозе глюкозы — это подбодрит его усталую великокняжескую плоть.

Приспустив штаны, провизор протер бледное петербургское бедро спиртовой ваткой, набрал в шприц благословенной жидкости, три четверти объема. Выпустил лишний воздух и капельку раствора, глубоко вздохнул и сделал себе инъекцию. Сразу стало хорошо, но не оттого, что подействовало, а оттого, что он знал, как будет хорошо и покойно через полминуты. Провизор сел в кресло хозяина и закрыл глаза, чтобы только не видеть опостылевшую аптеку.

Ему всего лишь сорок два, не такой уж и возраст… он завтра же попросит у Певзнера прибавки к жалованью… Певзнер хороший человек, хотя и жадноват… он снимет новую квартиру с прекрасной мебелью, он знает адрес, в самом центре, хозяйка ему не откажет… Мария поймет, что он действительно тот человек, который ей нужен… оба уже не молоды, бросит своего подлеца Алешку, и заживут они хорошо… летом будут снимать дачу в Озерках, там прекрасные озера, есть рыба… вечерами будут пить чай на веранде, играть на гитаре — он обязательно выучится — и хохотать, вспоминая аптеку дедушки Певзнера и свои молодые годы…

* * *

Не доходя метров двухсот до аптеки, все разом надели маски и превратились в веселую компанию подгулявших чиновничков средней руки. Улыбающиеся физиономии клоунов вызывали у редких встречных прохожих только улыбки, вслед им желали счастливого Нового года, Топаз из‑под маски невнятно кричал ответные поздравления. Один дворник на всякий случай даже встал во фрунт и взял под козырек, получил за это двадцать копеек и умиленно перекрестил всю компанию в спину: «Дай Бог вам счастья, господа хорошие!»

Аптека светилась витринами с синими, желтыми, розовыми растворами в круглых колбах. Викентьев оглянулся — никого. Топаз же, не оглядываясь, бойко вскочил на крыльцо и дернул ручку колокольчика. Где‑то далеко в глубине аптеки раздался знакомый звон…

* * *

Худой и длинный гость (Путиловский мучительно вспоминал его фамилию: профессор кафедры математического анализа и дифференциального исчисления… м–м-м… Энгбрехт! Конечно же, Энгбрехт Адольф Юлианович!) встал и серебряным ножичком мелодично постучал по бокалу, привлекая всеобщее внимание. Голоса постепенно затихли, и все обратили взоры к докладчику, являя собой образец внимания.

Профессор задумался, очевидно над математически точным выражением обуревавших его эмоций. Молчание затянулось, и Нина, непривычная к академической среде, тихо прыснула в кулачок. Но тут раздался спасительный бой часов, профессор ожил, вспомнил первопричину своего доклада, вытянул гусиную шею и сказал вступительное «Э–э-э…». Аудитория заулыбалась: видно, профессор по праву считался здесь первым говоруном.

— Майне херрен! Мы говорим девятнадцатому веку ауфвидерзеен!..

Тут он в очередной раз потерял мысль. Раздался смех и возгласы: «Не давать больше шампанского!»

Угроза возымела действие, Адольф Юлианович ожил вторично и прокричал прямо с последним боем часов:

— Да! Так вот! Да здравствует век двадцатый! Век мира, гуманизма и процветания России! Ура! Хайль!

Все закричали «ура», ударили бокалами в пол и бросились поздравлять друг друга, хрустя подошвами по хрустальной крошке:

— Ура–а-а! Господи, дождались! Поздравляем, господа! Увидим небо в алмазах!

Кто‑то бросился к Нине и, пользуясь суматохой, поцеловал ее не совсем святочным поцелуем. Путиловский хотел обидеться и взревновать, но передумал и тоже включился во всеобщий поцелуйно–шампанский хоровод. Затрещали хлопушки, дождем посыпались конфетти, ленты серпантина вязали всех по рукам и ногам.

Профессор Энгбрехт ринулся к роялю, и первые же бетховенские аккорды заставили Путиловского простить профессору все его косноязычие. Неизвестно, как там в мире дифференциального исчисления, но здесь, за роялем, профессор был вне конкуренции. Мощным баритоном он запел, и все подхватили «Оду к радости». Немцы и обучавшиеся в немецких университетах пели дружно и со знанием слов, доморощенные же только мычали мелодию, иногда вплетая знакомые повторы… Осененная музыкой немецкого гения, Россия плавно и торжественно вплыла в следующее столетие.

* * *

…Они пьют чай на веранде, а мимо с пастбищ возвращаются тучные коровы, бренча колокольчиками. Провизор очнулся — дверной колокольчик звенел уже давно. «Кого это черти несут?» Со стоном разогнувшись, он поплелся к дверям. Дежурство есть дежурство, ничего не попишешь. Кому‑то стало так плохо, что не поленился идти в аптеку.

За матовым стеклом двери маячили четыре странные фигуры с песьими мордами.

— Отворяй, отворяй, человеку плохо! — настойчиво барабанил по стеклу некто в барашковой шапке с нечеловеческим лицом.

Провизор распахнул дверь, и его взяла оторопь: нечеловеческое лицо придвинулось близко–близко. Засим последовал сильный удар фунтовой гирькой по голове, и последней эмоцией провизора стало удивление. Изразцовый аптечный пол вырос перед его глазами, закрутился и пропал.

Топаз перешагнул через мягкое тело и снял маску. Туз и Чухна быстро втащили провизора, усадили его на стул и стали приторачивать к стулу кожаными вязками. Викентьев удовлетворенно вздохнул и оглядел до чертиков знакомые шкафы с готовыми лекарствами, кассу и прилавок, за которым он бесцельно провел шесть месяцев своей драгоценной жизни.

— Ну–с, вы даже не подозревали, чем все это для вас обернется…

С этими словами Викентьев, не снимая маски, открыл саквояж, достал оттуда припасенный шкворень и легонько ударил им по ближайшей витрине.

Топаз у кассы зверем обернулся на стеклянный перезвон, но тут касса мелодично звякнула и открылась…

* * *

Под звуки рояля, взявшись за руки, гости и хозяева с Кларой во главе длинной змеей–вереницей плавно скользили по анфиладе комнат. Проплясав со всеми в кабинет, хвост змеи, состоящий из Нины и Путиловского, оторвался и остался сам с собой.

— Клянусь, — переводя дыхание, прошептал Путиловский в очень коротком перерыве между поцелуями.

— Да?

— Ты никогда не пожалеешь ни о чем!

— Дурачок! — засмеялась Нина. — Я ни о чем не жалею! Какой же ты у меня дурачок…

Тут же, как чертик из табакерки, возник восточный мудрец с лицом Франка:

— Вот видишь, Пьеро, ты уже и дурачок! А что ждет тебя в будущем?

— Алекс! Алекс! — раздался воркующий голос Клары.

— «Вот что ждет тебя в будущем», печально сказал мудрец и растворился в воздухе… — и с этими словами Франк схватил Нину за руку, — вместе с красавицей!

— Догоняй! — крикнула Нина и побежала вслед за Франком к елке.

Но Павел Нестерович вместо этого подошел к окну, раздернул темно–зеленую бархатную штору и погасил свет в кабинете, чтобы лучше видеть ночной Петербург. Дом стоял на Английской набережной, окнами на Неву, видно было далеко. Со Стрелки Васильевского острова пускали фейерверки. Полыхали факелы на Ростральных колоннах. Дневное ощущение счастья не ушло, но к нему прибавилась тайная тревога за судьбу этой девушки, этого дома, этого города и всей громадной страны.

Новый век, подобно гигантскому кораблю, начал плавание. И как в любом плавании, первые секунды и минуты всегда страшат неизвестностью. Что там, в темноте? Уже потом придет привычка и вахты превратятся в рутину… Однако сейчас эта странная тревога возбуждала Путиловского, призывая к действиям. Но каким? Он тряхнул головой, прогоняя наваждение. Все хорошо! Он любит и любим! Что тебе еще надобно, человече? И внутренний голос смолчал.

* * *

…Хорошо, что он успел сделать инъекцию и ему уже все равно — болит голова или нет. Провизор открыл глаза и понял, что все происходящее реальность, а не страшные фантазии. Люди с песьими головами куда‑то исчезли, а вместо них возникли один господин в клоунской маске и три господина обычных.

Господин в клоунской маске ничего не делал, только ходил и помахивал железякой по витринам, отчего по всей аптеке шел приятный хрустальный звон. Провизор закрыл глаза. Звон ему понравился, только вот голова почему‑то болит и рукой не пошевелить. Он попробовал ногой — та тоже не шевелилась. Это успокоило провизора: значит, можно ничего не делать. И он открыл глаза посмотреть, что делают другие господа.