Итак, Кондорсе, едва вступив в Академию наук, обнаружил веротерпимость и свободомыслие, которые не всеми членами академии были встречены дружелюбно. В Академии наук, как всегда и везде, существовали различные партии, и против Кондорсе и Д’Аламбера всегда выступала партия Бюффона.
В той же записке Кондорсе восстает, между прочим, против допущения иностранцев в академию. Это поражает с первого взгляда, но находит себе оправдание в том, что в то время французское правительство слишком усердно осыпало своими милостями посредственных иностранцев, и нередко в ущерб своим гениальным согражданам.
Фонтенель, первый секретарь Академии наук, сообщил этой должности такой блеск, что по смерти его долгое время никто не решался принять ее на себя. Гран-Фуши занимал это место более тридцати лет, до вступления Кондорсе в Академию. Дряхлость и старость Фуши принуждали его искать себе помощника; последнему приходилось вместе с тем сделаться и преемником Фуши, поэтому большая часть членов Академии, по внушению Бюффона, восстала против назначения Кондорсе помощником; Бюффон настаивал на кандидатуре астронома Бальи. Скромный Кондорсе, выбранный благодаря влиянию Д’Аламбера, своими трудами захотел оправдать отданное ему предпочтение.
По уставу Академии, изданному еще в 1644 году, обязанность непременного секретаря включала, между прочим, оценку заслуг умерших академиков. Фонтенель написал большое число биографий, но далеко не исчерпал всего накопившегося материала. Академики, умершие между 1666 и 1699 годами, не имели биографий. Этот большой и важный пробел взялся восполнить Кондорсе; он написал Биографии Гюйгенса, Роберваля, Пикара, Мариотта, Рёмера и других. Эти труды, требующие глубоких и разнообразных знаний, отличались вескими достоинствами, как внутренними, так и внешними. Сам же Кондорсе писал о них Тюрго: «Если бы я прибавил к биографиям немного блесток, то они более бы нравились, но природа совершенно лишила меня способности составлять ряды из слов, которые „нейдут к делу“.»
Биографии, написанные Кондорсе, ставили очень высоко люди, имевшие понятие о том, с каким трудом сопряжена и какого глубокого знания предмета требует надлежащая оценка научных заслуг замечательного человека. Вольтер, Д’Аламбер, Лагранж всегда отзывались о них с великим уважением. Д’Аламбер писал Лагранжу: «Кондорсе заслужил место секретаря Академии наук своими похвальными речами академикам, умершим после 1699 года. Они имеют у нас большой успех». Вольтер сказал Кондорсе: «Ваш сборник – драгоценный памятник. Вы везде являетесь хозяином своего предмета, но хозяином скромным и ласковым».
Первым же трудом Кондорсе в этом роде было похвальное слово Фонтенелю, умершему в августе 1771 года. Автору представились здесь неожиданные затруднения. При написании биографий современников неизбежно приходится сообразовываться с требованиями семейств, друзей и врагов. И те, и другие не видят человека тем, каким он был в действительности, а часто и не хотят видеть. Только время очищает личность великого человека от всех этих примесей, вызванных всевозможными пристрастиями! Кондорсе как нельзя лучше сознавал, какой осторожности и обдуманности требует от автора биография современника. Из переписки Кондорсе с Тюрго видно, что он занимался Фонтенелем целый год, и все же он написал по объему небольшую биографию. Д’Аламбер в своем письме к Лагранжу называет ее мастерским произведением. Вольтер писал о ней Кондорсе следующее: «Вы доставили мне величайшее наслаждение на полчаса… Сухой предмет Вы украсили благородной и глубокой моралью, очаровывающей всех честных людей… Если Вы нуждаетесь в копии Вашего сочинения, то я Вам ее возвращу, но прежде позвольте мне отдать ее переписать для себя лично». В этом последнем желании Вольтера и заключалась высшая похвала.
Главным достоинством биографий Кондорсе было то, что автор мастерски обрисовывал главные черты характера и рассматривал деятельность замечательных людей в связи с историей прогресса человеческого ума. Излагая биографии, Кондорсе прежде всего старался быть доступным для своих слушателей и читателей. К нему вообще можно было применить то, что он сам говорил о Франклине: «В его сочинениях нет ни одной строки, написанной ради славы». Пристрастиям также не находилось места в сочинениях Кондорсе. Бюффон, как мы говорили, всегда охотно вредил Кондорсе. Между тем его похвальное слово Бюффону дышит искренностью и всесторонним пониманием творца «Естественной истории»; в нем Кондорсе говорит между прочим: «Все, что обнаруживает чувствительную и великую душу, найдете вы в его творениях, и все это ворвалось сюда как бы против его воли. Он всегда был человеком разума; читая его, нам кажется, что мы беседуем с самим разумом, проявляющим ровно столько снисхождения и чувствительности, сколько требуют того и другого наша слабость и наша польза. Творения Бюффона потомство поставит в один ряд с беседами Сократа. Аристотель писал для одних ученых, Плиний – для философов, Бюффон же – для всех образованных людей».
Мы знаем, что Кондорсе отказался написать похвальное слово Лаврильеру, потому что он считал неприличным хвалить министра и почетного члена Академии, заявившего себя распоряжениями, противными свободе печати. Из этого мы видим, что Кондорсе был способен прощать вред, сделанный ему лично, но никогда не мог извинить малейшего прегрешения против общего блага.
Кондорсе вообще очень охотно писал биографии, особенно в том случае, если в характере или в убеждениях описываемого лица было много общего с его собственными характером или убеждениями. Таким образом он взялся писать похвальное слово Лопиталю, когда Французская Академия объявила соответствующий конкурс. Философ увлекся прелестью и важностью предмета, но премии не получил, потому что вышел из рамок, намеченных Академией. Нужна была небольшая речь, которая для своего прочтения требовала бы не более часа. Сочинение же Кондорсе вышло слишком длинным. Жизнь Лопиталя считал он образцом для тех, которые, находясь в трудных обстоятельствах, предпочитают общее благо своему спокойствию. Кондорсе как нельзя более удачно набросал картину того страшного времени, в которое жил и действовал Лопиталь; он сперва представил нам Лопиталя в Италии, у Бурбона, в парламенте и на Болонском соборе, потом последовательно развернул перед читателем его разнообразную деятельность. Лопиталь последовательно является перед нами канцлером, министром, государственным человеком. Франклин так отозвался о биографии Лопиталя: «Я с восторгом прочитал Ваше похвальное слово Лопиталю; я всегда знал, что Вы – великий математик; теперь же признаю Вас одним из первых государственных людей в Европе».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});