Читать интересную книгу За державу обидно - Александр Лебедь

Командиром батальона, где я стажировался, был майор В.А.Данильченко, сапер по образованию, человек резкий, разносторонне подготовленный, с оком зорким и всевидящим, с языком ядовито-насмешливым. За месяц стажировки Владимир Ананьевич четко объяснил нам, подкрепив массой практических примеров, главное: Офицер — это Артист. Другими словами, обязан ты, Офицер, овладеть любой ситуацией, подобрать душевный ключик и уметь держать в руках любую, самую разнообразную публику. А посему — никаких шаблонов, с единой зимой и летом постной физиономией удачи не видать. Учил комбат здорово, один недостаток: перебрал я в голове все образчики данильченковского артистизма все до единого и установил, что они, как бы это помягче сказать, трудно поддаются литературной обработке.

В ходе подготовки к учениям мы совершили по два тренировочных прыжка. Причем, когда в первый раз увидели площадку приземления, у нас у всех без исключения глаза на лоб полезли: каменистая, твердая, как бетон, поверхность была густо устелена мелкими камнями, камни величиной с кулак и более собраны в кучи. «И это вы сюда прыгаете?» — «Да, а что?» Действительно, приноровились, даже ногу никто не подвернул. Прыгали из самолета АН-12 в два потока в рамку. Теория предусматривает отделение парашютистов в шахматном порядке, что должно гарантировать безопасность, а практика показала, что начиная с 5–6 пары порядок отделения нарушается, в результате некоторые индивидуумы приземлялись, имея на лице явные следы соприкосновения с сапогом ближнего своего из соседнего потока.

В день, предшествовавший учению, Данильченко принес бархатное знамя с бахромой размером 1,5 х 1 метр с вышитым портретом Ленина. Вручил мне этот стяг и определил задачу: «Ворвемся на высоту — водрузишь!»

Я проявил совершенно неуместную инициативу: «А древко? Что я его, в руках держать буду?»

— Молодец, — похвалил комбат, — соображаешь. Иди в саперную роту, я ею раньше командовал, и возьми щуп, он заменит древко.

Взял я этот щуп на три колена по 50 сантиметров каждое и вторую пустую сумку от противогаза, куда и упаковал знамя, а «колена» пришлось примостить в сапоги: никуда они больше не лезли. Прихватил с собой и бинт. Решил: если с этими чертовыми «коленами» при прыжке поломаю ноги, так хоть их использую в качестве шин.

Подняли нас затемно. Весь полк вышел к аэродрому, где стояло более сорока АН-12. Когда уже сидели в самолетах, прибежал выпускающий и раздал по рядам по четвертушке хлеба и куску жирной колбасы. Все голодные — сразу накинулись и съели. Впереди меня сидели командир роты и два связиста с радиостанциями. Лететь предстояло 2,5 часа.

В салоне был тяжелый воздух: отдавало керосином. Согласно расчету на десантирование, в самолете на 2/3 оказались молодые солдаты. Как выяснилось несколько позже, «букет» получился совершенно замечательный: жирная колбаса, керосин, волнения и неопытность. Результат не заставил себя ждать. По прошествии часа народ стал суетиться и звать борттехника, прося принести ведро. Началась «тошниловка». Борттехник, наобещав всяких кар земных и небесных, принес ведро. Правда, оно было высокое и узкое, и самый нетерпеливый, первым его схвативший, не попал в горлышко. К парам керосина добавился едкий запах рвоты, и пошла цепная реакция. Меня сроду никогда не мутило, ни до этого случая, ни после, но тут я почувствовал, что близок к тому, чтобы ударить лицом в грязь. Техник, поняв безнадежность ситуации, смирился. Зелено-бледные лица, специфические остатки колбасы на полу, соответствующие «ароматы» — я сидел и почти молился, когда, наконец, откроется рампа и я смогу отсюда вырваться. Это было пределом мечтания. Полтора часа почти бреда, когда я сам себя уговаривал потерпеть еще немного. И уговорил. Ух с каким наслаждением я оставил самолет! Как это здорово голубое небо и очень много свежего воздуха. Воистину, что имеем — не храним…

Ко всему еще выяснилось, что задача батальону была изменена. На предполагаемую высоту мы не попали: кругом, насколько хватало глаз, расстилалась песчано-каменистая пустыня с редкими кустиками верблюжьей колючки. Ноги я не переломал, но и знамя водружать было некуда, и я все учение протаскался с ним, как дурень с писаной торбой.

Задачу батальон, тем не менее, выполнил успешно. Мы должны были совершить по жаркой пустыне двадцатикилометровый марш. Вода в наших фляжках иссякла, но мы не унывали, зная, что по маршруту движения находились два колодца. У нас были специальные таблетки пантацит, с помощью которых можно было в течение 20 минут любую воду сделать пригодной для питья.

Пункт хозяйственного довольствия ушел далеко вперед. Вскоре мы приблизились к первому колодцу. Доктор опустил «кошку» в колодец и достал… дохлую собаку. Врач объявил, что эту воду пить нельзя, и все с ним согласились. Жара отупляла и изматывала. До следующего колодца нужно было топать еще семь километров. Но и в другом колодце вместо воды нам досталась дохлая собака.

Все были на пределе. Я на себе в полной мере испытал, что такое настоящая жажда. Когда к нам подошла цистерна с водой, люди кинулись к ней, началась давка, вода лилась на землю, но никто не мог ее набрать. Пришлось всех растащить, и тогда начали набирать во фляги живительную влагу.

Летели мы 2,5 часа, а возвращались 2,5 суток эшелонами. Когда снова оказались в Фергане, после «прогулок» по пустыне, город показался нам живой восточной сказкой. Вообще Фергана того времени запомнилась мне шумной, жаркой, пыльной, веселой. В центре города — роскошный восточный базар с горой арбузов (начинался август), сладостей. По улицам текли арыки, степенно ходили ишаки, словом, все излучало покой и довольствие.

На стажировке я усвоил главное: с разными категориями людей надо и по-разному разговаривать. Вынес твердое убеждение, какое окрепло с годами: каждый солдат — прежде всего человек, и даже если он что-то делает не так, взыщи с него по уставу строго, но ни при каких обстоятельствах не трогай человеческое достоинство. Уяснил себе твердо и навсегда: нигде и ни при каких обстоятельствах нельзя давать волю рукам. Если ты, офицер, среди множества педагогических средств воздействия на подчиненного не нашел ничего и последним аргументом является кулак — тебе не место в армии. Приплыли, значит, ваше благородие. Снимайте погоны и катитесь поднимать или опускать как получится — народное хозяйство.

Четвертый курс был ознаменован серьезной работой над дипломом. Нужно отметить, что до 1971 года училище выпускало офицеров-переводчиков. Однако это не оправдало себя, так как язык требует постоянной работы над ним, что в условиях ВДВ затруднительно. Поэтому с 1968 года началась подготовка инженеров по эксплуатации бронетанковой техники и автомобилей.

Кроме усиленной работы над дипломами, мы продолжали прыгать. Стоял март, 18-го числа нам предстояло совершить одиночные прыжки на площадку Житово. Снега было много, глубина его достигала полуметра. Но оттепель сделала свое дело: он набух, и нам с самолета были видны темные пятна водянистой массы. Рядом со мной сидел мой товарищ Юра Лазаренко. Глянул он в окно и присвистнул: «Не, я сегодня прыгать не буду».

— Куда ты денешься, — пошутил я, — с подводной лодки? Но Юра молча срезал со страховочного прибора КАП-3М контровочную нить и, подозвав выпускающего, с чувством глубокого сожаления показал: «Вот, расконтровалась. Можно переконтровать?»

Выпускающий решил не рисковать и отставить курсанта от прыжка. Лазаренко поэтому поводу выразил бурное возмущение и высказал страстное желание прыгать вместе со всеми, упирая на то, что контровка — мелочь, минута — и все будет готово. Выпускающий обозлился, резким движением распустил парашют Лазаренко и приказал ему проследовать в гермокабину. «Опечаленный» Лазаренко «уныло» удалился, сопровождаемый завистливыми взглядами.

Приземлились мы, как и следовало ожидать, в снежно-водную ледяную кашу, как раз по край сапога. Парашюты тут же натянули воду и стали неподъемными. По полю (в зависимости от того, кому как повезло) предстояло пройти от трех до пяти километров, так как никакая техника на площадку приземления попасть не могла. При этом добрая половина при приземлении попадала, и люди шли, мокрые с головы до ног. Запомнил я, как один из наших курсантов махал идущим рукой: «Идите сюда, здесь мелко, только по пояс!» Пробарахтались мы целый день в ледяной воде, но на другой день не было ни одного заболевшего. Сдали мокрые портянки, высушили белье — и все.

Под руководством Грачева мы на 4-м курсе настолько окрепли, что на внутриучилищной спартакиаде стали единственными, кто мог на равных соревноваться с 9-й ротой спецназа. Тут нужно сказать несколько слов об этой роте. В 1969 году с целью подготовки командиров взводов для частей спецназначения в Рязанском десантном училище была создана отдельная рота по принципу: взвод — курс. Отбор в роту был чрезвычайно скрупулезным. Если считать, что ВДВ — войска элитные, то это была элита элиты. При таком подборе соревнование с ними было выдержать непросто. А спартакиады у нас были жесткими. Помню заместителя начальника училища полковника Родионова, который всегда ходил в тонких черных перчатках из-за нервной экземы. Между собой мы его называли «черным полковником». Постановка вопроса у него была такая: никаких технических поражений. Если ты считаешь себя десантником, то дерись, неважно, кто тебе достался: мастер или кандидат в мастера. Если становая жила слаба — не можешь, тогда не заявляйся. И дрались. И нередко воля к победе творила чудеса. Случалось, что третьеразрядники одерживали верх над мастерами спорта. У нас в спортзале училища долго висела фотография, на которой — финал соревнований на первенство училища по боксу в тяжелом весе. Бой окончен. Судья держит за руки двух могучих парней в ожидании объявления победителя. Глаза у обоих закрыты, головы свесились в разные стороны, даже на черно-белом снимке видно, что лица разбиты самым добросовестным образом. Надпись под снимком: «Так достигается победа!»