заставила. Но с той охоты он уже не вернулся: его нашли мёртвым под опрокинутым возом с мороженой рыбой. Потом выяснили, что это был совсем не несчастный случай: да, он был предварительно застрелен выстрелом в спину, прежде чем оказаться под опрокинутым возом. И хотя все догадывались о том, кто это мог сделать, прямых улик не оказалось, и виновного не нашли. Так моя бабка по отцу, Соломея Кондратьевна, полунемка-полуукраинка из Асканьи-Новы, стала вдовой, получив три рубля в виде компенсации за гибель мужа, а мой отец с сестрёнкой Татьяной и младшим братом Василием – сиротами. Случилось это в 1912 году, и тогда-то вся семья и перебралась под Омск. На новом месте братья погибшего Корнея продолжили заниматься коневодством для нужд уже преимущественно Сибирского казачьего войска.
Мать моего отца вскоре снова вышла замуж и, сменив фамилию, стала с тех пор называться Носовой. Вскоре у моего будущего отца появился ещё один брат, которого нарекли именем Пётр. Но отец мой, оставшись сиротой, не пошёл в новую семью матери, а остался жить у дяди Федота. В семье дяди не было своих детей, и родственники с доброй душой приняли под своё покровительство осиротевшего племянника. Жил с ними и старый дед Тимофей. Всё лето вся мужская часть семейства, в том числе и подросток Федос, как по-домашнему прозывали здесь с детства моего отца, проводила в прииртышских степях с конскими табунами. Так и вырос он среди лошадей, находясь под постоянным приглядом достаточно строгого деда и довольно флегматичного дяди, с его добродушной супружницей.
5
Как-то в одном детском журнале в 70-х годах прошлого века (для наших детей мы с женой постоянно выписывали разные там «Мурзилки», «Пионеры», «Костры» и «Вожатые» – кстати, очень интересные по тем временам и достаточно содержательные детско-юношеские периодические издания) мне попался на глаза исторический очерк о времени русско-турецкой войны в Болгарии. Не помню уже названия этого журнала, ни тем более автора очерка, обозначенного мелким курсивом в конце публикации. Забылось, конечно, почти полностью и само содержание, кроме одного удивительного, прямо скажу, курьёзного эпизода – видимо, именно поэтому его и сохранила моя память. Вот краткое его изложение. Была глубокая слякотная осень, когда русские войска подошли к одному болгарскому городку, занятому турками. Несколько попыток взять его сходу штурмом не увенчались успехом – видно, русские солдаты основательно устали после изнурительного перехода по осенним хлябям разбитых дорог. И тут перед глазами раздосадованного неудачей генерала предстал командир одного задержавшегося в походе кавалерийского эскадрона: одежда на нём была мокрая, и сам он, наверное, от чрезмерной усталости, довольно неуверенно держался на ногах. Но его боевой конь яростно бил копытом землю, игриво пританцовывал рядом, выгибая шею и дерзко фыркая, с бешенством вырывал повод из рук коновода. Из сбивчивого доклада офицера до генерала дошло, что эскадрон застрял на переправе: пришлось плыть в холодной воде рядом с конями. Поэтому, чтобы не застудить лошадей после вынужденного осеньего купания, их напоили вином, которого в изобилии оказалось в гостеприимной болгарской деревушке на речном берегу. Ну и, несомненно, решили и сами принять немного «на грудь», так сказать, «для сугреву». Опешивший от такого простодушно чистосердечного доклада генерал не знал, что ему предпринять в ответ – смеяться или гневаться по полной программе. Но, видимо, он не был лишён чувства юмора, потому что, изобразив грозный вид, тут же сказал:
– Видишь турецкие батареи?
– Так точно!
– Взять их!
– Есть!..
Эскадрон пьяных кавалеристов на бешеных пьяных конях тут же ринулся на турецкие бастионы. Турки, уже поверившие было, что продолжения штурма в этот день больше не будет, естественно, несколько расслабились, предвкушая честно заработанный ужин и душеспасительную вечернюю молитву. Но тут они вдруг узрели, что на них прёт какая-то дикая и яростно орущая орда. Однако видавших всякие виды закаленных турецких вояк не только это повергло в несказанный трепет. Им наверняка показалось, что под седлом у этих безумных всадников, яростно играющих выхваченными из ножен саблями, совсем не обычные лошади, а самые настоящие и такие же безумные, ужасно ревущие хвостатые и крылатые чудовища, мечущие огонь из глаз и готовые рвать оскаленными зубастыми пастями всех подряд на своём пути. И случилось невероятное: пушкари в панике побросали свои батареи на бастионах, и турки, не сделав ни единого выстрела, от греха подальше дружно убрались из города, который ещё недавно они так отважно обороняли. Вспоминая этот похожий на солдатскую легенду эпизод, я всегда согреваю себя надеждой, что в рядах того лихого эскадрона гусар летучих вполне мог быть и мой прадед…
Аксиома: идеальных людей не найти на свете. Даже у ангелоподобных вы, несомненно, обнаружите какое-нибудь тёмное пятнышко на белоснежном оперении души, характера, образа мыслей, поступков. Но каждый конкретный человек уникален и неповторим, даже в ряду непосредственных родственников, и это тоже неоспоримая истина. Но всё-таки какой-то определённый генетический стержень, как эстафета, неизбежно передаётся из поколения к поколению каждого отдельно взятого рода. Старший дядя моего отца, Федот, был очень спокойный и чрезвычайно доверчивый человек. И воспитываемый им с детства племянник, пользуясь этакой своеобразной чертой характера своего дяди, мог проделывать с ним разные озорные шутки. Например, такую. Однажды росным летним утром на полевом стане в сенокосную пору племянник разбудил дядю Федота горячим шёпотом:
– Дядя, проснись! Там волк за копной… Совсем рядом!
Для заядлого охотника такой шёпот юнца, что трубный зов. Встрепенулся дядя Федот, схватил ружьё, загнал в стволы патроны с дробью-нулёвкой – для волка сгодится, если подкрасться близко. И, не протерев ещё, как следует, глаза спросонья, прошептал в миг осипшим голосом:
– Где? Показывай…
И точно: за соседней копной, собранной вечор, что-то серое угадывается в утреннем полусумраке.
Ба-бах! Из обоих стволов, естественно.
Качнулась серая тень и снова замерла.
Дядя лихорадочно перезаряжает ружьё. И снова: ба-бах! Разумеется, из двух стволов, чтоб наверняка уже. Пух какой-то полетел с серого, а он почему-то стоит и не падает.
– Эх, – сокрушённо шепчет дядя. – Шкуру попортил, видно…
А племянник давится еле сдерживаемым смехом.
– Ты чего? – спросил дядя, уже начиная подозревать какой-то очередной подвох со стороны скорого на проказы племянника.
А тут подошла и разбуженная выстрелами тётка Марфа.
– Ума у тебя нет, старый, – будто ушат холод ной воды вылила она на дядю. – Протри глаза: ты ж тулуп свой собственный расстрелял!
Тут уже и дядя разглядел, что это его родной тулуп висит на ивовом кусте, и клочья шерсти вокруг.
– Ах ты, пострел окаянный! Надо же учудить такое? –