Читать интересную книгу Мертвецы не танцуют - Острогин Макс

Ткацкая оказалась совсем небольшой. Узкая, невысокие дома с обвалившимися балконами, почерневшие непонятно от чего деревья, то ли от засухи, то ли в корнях завелось что, не понять. Преодолели ее без труда, шагали по правой стороне.

Библиотеку я сразу узнал, не узнать трудно. Невысокое, этажа в четыре здание, пристроенное торцом к полуразрушенной многоэтажке.

Бумаги много. Под ногами, вокруг. Давно началась уже, с полкилометра. Выцветшая, слипшаяся, скатанная в шары, сложенная в высокие стопки, совсем новая и древняя, распадающаяся в прах от солнца, даже на деревьях, вместо листьев. А потом…

Бумага почернела.

– Так… – протянул Курок и снял с плеча автомат.

У Курка интересное оружие. Самодельная штурмовая винтовка. Облегченная, со складным прикладом, с четырехкратным прицелом, с необычным магазином – вокруг ствола. Калибр небольшой, отчего почти сто двадцать патронов влезает, безгильзовых, конечно. Два запасных магазина, стреляй – не хочу. Я к такому оружию не склонен, остальные часто используют. Ленивые потому что, настолько ленивые, что иногда даже не чистят, к Петру волокут. Вот и Курок к своему автомату прохладно относится, то в песок уронит, то об асфальт ушибет, говорит, что у Петра в карты выиграл.

Курок устроил автомат под мышкой и пнул пепел.

Пепел был везде. Никакого плавного перехода между бумагой и пеплом, вот бумага, вот пепел. Выгорело все.

Сквозь окна самой библиотеки, из первого и второго этажа выдавливалась паленая бумага, отчего казалось, что здание залито ей под самую крышу.

– Выгорело все, – поморщился Курок – Этот Ткач… Тут раньше центр библиотечный располагался… Места всем не хватало, вот и укрупняли. Книжки в одно место свозили, тут и под землей тоже есть… Ах ты…

Воздух колыхнулся, с крыш спрыгнул смерч, поднял бумагу, Ткацкая улица мгновенно стала непроходимой, пришлось сесть на асфальт, вертящийся пепел старался залепить лицо и выцарапать глаза. Смерч гулял долго, минут пять мы сидели в центре шуршащего угольного водоворота,

убаюканные странным звуком и тишиной, повисшей за этим звуком, как купол.

Прекратилось все разом, смерч умер, стало совсем тихо, некоторое время мы наблюдали, как вокруг оседает черный снег, бывший когда-то газетами и книгами. Курок поймал уцелевший лист, спросил:

– Какая строка?

– Что? – не понял я.

– Номер строки. Погадаем. Прозрим будущее, плюнем в глаз настоящему. Давай, Дэв, не дрягайся.

– Ну, восемнадцатый.

Курок распялил лист на коленке, прочитал:

– Редкие вспышки молнии выхватывали из сумрака сгорбленные фигуры людей… Все. К чему бы это?

– Что непонятного? Молния, гроза, все сгорело… Дождя в этом году еще нормального не было, так что к дождю.

– Что делать будем?

Курок скомкал лист, спрятал в карман. Достал карту.

– Похоже, что Ткач немножечко испарился…

Курок зачерпнул горсть пепла, дунул.

– Что делать будем… – я оглядывал улицу. – Делать будем… Устраиваемся на ночлег, вот что. И поскорее.

– Рано ведь еще.

– В самый раз. Торопиться нам некуда, хороший сон – залог здоровья. Вон туда.

Я указал на четвертый этаж дома напротив библиотеки.

– Почему четвертый? – спросил Курок. – Четвертый ведь не очень…

– Можешь на пятый, – пожал я плечами.

– Да не, мне все равно, четвертый так четвертый.

Подъезд был закрыт, пролезли через второй этаж, выбили дверь квартиры изнутри, выбрались на лестницу. На четвертом этаже располагались три номера, мы вошли в сорок пятый.

Квартира была пуста, без мебели, без скелетов, похоже, что в ней вообще не жили, хотя в большой комнате в углу догнивали дрова, а в другом углу газеты и журналы. И книг стопки, посредине кострище и прогоревший котелок.

Курок потрогал пальцем сажу, сказал:

– Недавно останавливались. Может, этот чужак и ночевал. Костер разводим?

– Нет, в газеты завернись, в них тепло.

Курок так и сделал. Бухнулся в угол, нагреб вокруг бумаги, привалился к стене.

– Люблю спать сидя, – сказал он. – Даже стоя, очень удобно.

Я устроился напротив окна. На дверях засов, если кто в окно полезет, встречу. Папу, опять же, под окном выставил, Папа чувствителен к посторонним.

Курок зевнул, выпростал из-под бумаги руку с плиткой табака, откусил, зевнул.

– Жалко, – сказал он. – Жалко, что Ткач сгорел. Подсказал бы нам.

– А может, он спасся? – возразил я.

– Сгорел. Все сгорят, и все подохнут. А Ткач хотел нас культуре научить, он все-таки не мурзик, библиотекарь…

– Чему научить?

– Культуре. Ну вот, к примеру…

Курок выпростал из-под бумаги другую руку, дотянулся до журнала, поглядел, отбросил, дотянулся до книжки.

– Культура – это вот… Какао будешь?

Кто ж от какао откажется?

Курок кинул мне термос.

– По рецепту матушки. Надо выпить, пока не остыло.

Я свинтил с термоса крышку, налил. Какао оказалось густым и сладким, не какао, а почти шоколад, две кружки выпил, кинул термос обратно. Курок тоже отпил.

– Так бы всегда жить, – сказал он. – С какао. А кошак твой его пьет?

– Не знаю…

– Давай попробуем.

Курок подошел к Папе, налил в поилку какао. Папа немного подумал, затем принялся хлебать.

– Сладенькое все любят, – Курок добавил из термоса еще. – Все мы, в сущности, звери.

Папа лакал.

– О чем мы там говорили? – Курок вернулся в угол.

– О культуре.

– Ах, да. Культура – это культура. Литература, например. Тебе мама перед сном читала? А, извини… А мне читала. Очень интересно. Обогащает духовный мир. Вот сейчас я немного почитаю.

Я зевнул, Курок на это внимания не обратил вовсе, прокашлялся и стал зачитывать:

– Все будет, как было уже много раз. Мир исполнится злом и, не выдержав тяжести, падет на колени. Вода станет горька, и воздух сух, земля перестанет родить, птицы же, все до единой, рухнут на землю черным дождем. И будет стон…

Не умеет Курок читать, зря его мама старалась. Механически он как-то это делает, как шестеренки перекатываются, тук-тук-тук, и в голове от них тоже тук-тук-тук, шмяк-шмяк-шмяк, и какой-то полусвист неприятный.

– Похоже, это пророчество, – сказал Курок. – Ты как, пророчества уважаешь?

– Очень.

– Я тоже. Интересная книжка, называется… «Предсказания Старицы Ефросиньи». Ефросинья, значит, предсказывает… Когда терпение уже почти иссякнет и надежд не останется, придет герой со стороны студеного ветра… Это почти про нас…

Курок читал, а я уже немножечко спал, пророчество оказалось довольно занудной вещью, наверное, все пророчества такие, но это было просто утомительно, наверное, эта Ефросинья редкая дура. Вообще, я две штуки слышал, пророчества два то есть, одно – что снега много выпадет, – и сбылось, не замедлило. А второе было серьезней, про Гомера. Что будет Гомер жить долго, даже очень долго, главное, от воды подальше держаться, потому что написано у него на руке, что утонет он и никак этого не миновать. А не утонул Гомер. Вот и получается, что к пророчествам я вполне преспокойно относился, особенно к таким вот – нараспев которые, разморился, а тут Курок бу-бу-бу.

– …С холодной головой, с руками, твердыми, как сталь, с верным, как у сокола, глазом, Освободитель с Севера…

Интересно, почему все эти предсказания вот так вот составляются? Почему нельзя просто – придет герой и всех перебьет.

– …явится и вызовет на бой чудовище, оскверняющее пятой своей землю нашу…

Курок зевнул.

– Пятой вашей, землю нашу… Что-то Ефросинья не то пророчествует, криво. Хотя ты вроде с Севера. Да?

Я промолчал.

– Ясно, с Севера. Наверное, это ты…

Курок сплюнул жвачку.

– …сразит, как царь Давид сразил из пращи мерзкого Голиафа… Вот так так! Из пращи мерзкого Голиафа. Голиаф – это, я думаю, голем. А праща – это некое оружие, его камнем отравленным заряжают… Царь Давид. Ты точно из Рыбинска?

– Ага.

– Из Рыбинска. Рыбинск – это какая-то… Ты не обижаешься?

Я не обижаюсь. Чего мне обижаться, у меня терпение, как у носорога, а если кому-то очень шею свернуть хочется, то я до десяти сначала считаю, потом тропарь Терпения, а потом уже прощаю, пусть с ним.

– Старая история, ее тоже мама рассказывала, пока булавкой не подавилась. Давид замочил Голиафа. Голиаф – это не голем, это просто великан, здоровенный, с одним

глазом и хвостом, с грыжами по всему туловищу, и рожа еще кривая. Давид его подстрелил, отрезал башку и… и вообще, навел порядок

– И что?

– Ты что, не понимаешь? – Курок постучал по лбу. – Тебя зовут Дэв…

– Это в честь демона огня.

– Это в честь древнего героя! Только сокращенно! Ты – Герой с Севера, я – твой верный оруженосец!

– Что-то ты не носишь оружия.

– Это так называется просто. Ты герой, я с тобой! Не, хоть в люк прыгай, а?!

Я молчал. Думал. Про этого Давида. У нас в Рыбинске… тьфу ты… У нас всем мальчикам какие-то необычные имена давали, Гомер говорил, что это специально, чтобы не забывалось. Читали какую-нибудь книжку и из нее имена и давали. Ной, например, очень удачно – он ныл всегда… А сейчас кликухи какие-то поганые. Шнырь, Ткач, Окурок… Хотя Серафима тоже имя красивое, приятно произносить, жаль, что дура.