– Но, тётя, – неуверенно сказала Жижи, – это же суеверия…
– Конечно, девочка. Но это можно назвать и просто слабостями. У каждой женщины должно быть множество слабостей, и она обязательно должна бояться пауков, иначе она не будет иметь никакого успеха.
– Почему, тётя?
Тётя Алисия закрыла шкатулку, но Жильберта осталась стоять на коленях.
– Потому что девять мужчин из десяти суеверны, потому что девятнадцать мужчин из двадцати верят в дурной глаз, а девяносто восемь из ста боятся пауков. Они прощают нам… очень многое, но никогда не простят, если окажется, что мы в чём-то сильнее их… Что ты так вздыхаешь?
– Я в жизни всё это не запомню.
– Главное не в том, чтобы ты всё это запомнила, а что мне всё это слишком хорошо известно.
– Тётя, а что такое письменный прибор из малахита?
– Ещё одна несуразица. Господи, откуда ты всего этого нахваталась?
– Я читала списки подарков в газетах.
– Хорошее чтение. Впрочем, ты можешь оттуда узнать, какие подарки никогда не следует ни дарить, ни принимать.
Пальцы тёти Алисии то и дело притрагивались к свежему личику девочки. Приподняв верхнюю губу, она проверяла эмаль зубов.
– Прекрасные зубы, крошка. Если бы у меня были такие, я бы съела весь Париж и в придачу всю заграницу. Правда, мне тоже кое-что перепадало. Что это у тебя здесь? Прыщик? У тебя не должно быть прыщиков возле носа. А здесь? Маленький угорь? У тебя не должно быть угрей, и ты не должна их выдавливать. Я дам тебе мой лосьон. Не ешь никаких колбасных изделий, кроме варёной ветчины. Ты не пудришься?
– Бабушка не разрешает.
– Надеюсь. Желудок работает хорошо? Дыхни на меня? Впрочем, сейчас это бесполезно, ты только что позавтракала.
Она положила руки на плечи Жильберты.
– Запомни, что я сейчас тебе скажу: ты можешь нравиться. Твой носик невозможен, рот тоже оставляет желать лучшего, скулы несколько мужиковаты…
– О, тётя, – простонала Жижи.
– …Но зато у тебя есть глаза, ресницы, зубы и волосы, и если ты не полная дура… Что касается фигуры…
Она сложила ладони углом и прикрыла ими грудь Жижи.
– Пока это только набросок. Но набросок многообещающий. Не ешь слишком много миндаля, от него тяжелеет грудь. Так, теперь дай мне подумать, как научить тебя выбирать сигары.
Жильберта так широко раскрыла глаза, что кончики её ресниц коснулись бровей.
– Зачем?
Тётя Алисия легонько шлёпнула её по щеке.
– Затем. Я ничего не делаю без причин. Если уж я занимаюсь тобой, то должна подумать обо всём. Когда женщина знает пристрастия мужчины, в том числе к сигарам, когда мужчина знает, что нравится женщине, они хорошо вооружены друг против друга.
– Тут-то они и начинают драться, – заключила Жильберта с лукавым видом.
– То есть как это драться? – тётя Алисия с недоуменным видом взглянула на Жильберту. – А-а, – протянула она. – Ничего не скажешь, богатая мысль… Пойдём, психолог, я напишу тебе записку для Генриетты от Бешоф…
Пока она писала, сидя за миниатюрным розоватым письменным столиком, Жильберта вдыхала аромат уюта и порядка, вновь с лишённым всякой зависти интересом разглядывала хорошо знакомые и вместе с тем таинственные предметы: на каминной полке Амур-стрелец, указывающий время, две фривольные картины на стене, кровать в форме раковины, покрытая мехом шиншиллы, чётки из маленьких хрупких жемчужин, Библия на ночном столике, две китайские вазы, удачно гармонирующие с мягким серым цветом шпалер…
– Ступай, малыш. Скоро я опять приглашу тебя. Не забудь взять у Виктора пирог для мамы и бабушки. Осторожно, не испорти мне причёску. Я обязательно буду смотреть на тебя из окна. Не смей шагать как гренадёр и не волочи ноги.
В мае месяце, когда в Париж вернулся Гастон Лашай, Жильберта могла похвастаться двумя новыми, прекрасно сшитыми платьями, лёгким пальто, а также новыми шляпками и туфлями. Она изменила причёску, спустив на лоб несколько завитков, – это сделало её банальной. Перед Гастоном она предстала в бело-голубом платье почти до пят. «Знаете, дядюшка, какая ширина у моей юбки: четыре метра двадцать пять сантиметров». Пояс из плотной шёлковой ткани с серебряной пряжкой подчёркивал её осиную талию, которой она не без основания гордилась. Но она машинально пыталась освободить свою красивую мускулистую шею, которой было тесно в воротнике на китовом усе, воротнике «на венецианский манер». Рукава и юбка парусом из полосатого бело-голубого шёлка слегка шуршали, и Жильберта кокетливо поддёргивала пышные рукава.
– Учёная обезьяна – вот ты кто, – сказал ей Лашай. – Ты мне гораздо больше нравилась в старом клетчатом платье. С этим воротником, который жмёт тебе шею, ты похожа на подавившуюся курицу. Посмотри на себя.
Обиженная Жильберта кинулась к зеркалу. Щека была раздута огромным леденцом, прибывшим из Ниццы стараниями Гастона.
– Чего только о вас не говорят, дядюшка, – сказала Жильберта, – но я никогда не слышала, что у вас хороший вкус по части туалетов.
Он с возмущением смерил взглядом эту новоявленную модницу и набросился на госпожу Альварес:
– Отличное воспитание. Примите мои поздравления.
Отказавшись от ромашки, Лашай удалился, и госпожа Альварес всплеснула руками.
– Что ты наделала, бедная моя Жижи!
– Да он сам нарывается, – сказала Жижи. – Должен же он понимать, что я всегда могу ему ответить.
Бабушка встряхнула её за плечи.
– Опомнись, несчастная! Боже мой, когда же ты наконец повзрослеешь? Ведь ты смертельно его оскорбила. Мы из сил выбиваемся, чего мы только не делаем, чтобы…
– Для чего, бабушка?
– Для того, чтобы ты выглядела как можно лучше, чтобы подчеркнуть твои достоинства…
– Но кому это нужно, бабушка? Признайся, что для такого старого друга, как дядюшка, из кожи вон лезть необязательно.
Госпожа Альварес ни в чём не призналась. Не призналась и в том, как потрясло её появление на следующий день жизнерадостного Гастона Лашая в светлом костюме.
– Надевай шляпку, Жижи! Я повезу тебя ужинать.
– Куда? – воскликнула Жижи.
– В «Резервуар», в Версаль.
– Ура, ура, ура! – запела Жильберта и крикнула, повернувшись к кухне: – Бабушка, я ужинаю в Версале с дядюшкой.
Госпожа Альварес ворвалась в комнату, даже не успев снять фартук из сатина в цветочек, и мягкой своей ручкой остановила Гастона и Жижи.
– Нет, Гастон, – просто сказала она.
– Как это нет?
– О! Бабушка, – захныкала Жижи. Госпожа Альварес была непреклонна.
– Побудь немного у себя в комнате, Жижи, мне надо поговорить наедине с господином Лашаем.
Она проводила взглядом Жижи, закрыла за ней дверь и, возвращаясь к Гастону, спокойно встретила его свирепый взгляд.