Читать интересную книгу Перемирие - Лилия Баимбетова

А здесь, в теплой комнате, на заправленной и покрытой сиреневым атласным покрывалом кровати сидел мерд с растерянным, глуповатым лицом. Он смотрел на меня, и рыжие глаза его блестели в свете свечей.

— Сегодня здесь будут Вороны, — сказала я, и голос мой прозвучал хрипловато и — черт! — чувственно, — Сегодня или завтра к утру. Предупреди остальных. Ну!

При звуке этого веселого и яростного "ну!" мальчишка вскочил. Он улыбался, блестя белыми зубами: мое беспричинное яростное оживление передалось и ему, и вся его неуверенность испарилась. И кроме моей радости в мальчишке была своя, всеобъемлющая, страшная радость: он еще никогда не видел Воронов, если не считать нескольких полумертвых, уже ни к чему не чувствительных пленников, которых приводили на допрос к хэррингу. И вот, наконец, ему предстояло увидеть Воронов настоящих, не измученных пытками и уже умирающих, а живых, готовых к бою, опасных. И уже сегодня!

Довольный, сияя белозубой улыбкой (и явно думая, что, может, мы и драться с ними будем), мальчишка бросился вон из моей комнаты.

Я осталась одна — среди мерцающих свечей, среди всех этих шкафов с резными завитушками, столиков, ковров и прочих безмолвных чужих вещей. Запрокинув голову, я прислушалась к своим ощущениям. Вот оно — что-то мелко бьется у меня внутри, то затихает, то вновь начинает вздрагивать. Да-а…. Как же мне не хватало этого, боги! Все эти три недели, что мы мотались по северным землям, моя жизнь пуста была без этого ощущения. Без Них.

…Ольсу я нашла в одной из кладовых. Темную длинную комнату освещала только керосиновая лампа, стоявшая на краю письменного стола. Ряды больших стеклянных банок блестели в тусклом желтоватом свете. За столом сидела худенькая девушка с растрепанной светлой косой, закутанная в большой зеленый платок, расшитый перламутровыми бусинками. Высвободив из-под платка одну худую, в кружевном зеленом рукаве руку, она писала в большой разлинованной тетради. Стол был весь завален бумагами, и только на самом краю, на свободном месте, стояла лампа и лежала эта тетрадь. Ольса, в простой белой блузке и белой же узкой шерстяной юбке с разрезами до колен, с волосами, небрежно подвязанными кружевной косынкой, стояла на верхних степенях стремянки и то ли ставила, то брала с полки большую стеклянную банку с яблочным желтоватым вареньем.

Я окликнула ее, но она замотала головой, рассыпая по плечам перепутанные льняные кудри.

— Не сейчас, Эсса, пожалуйста. Поговорим позже.

— Сюда едут Вороны, — сказала я в ответ, внутренне улыбаясь.

Она так и застыла с банкой в руках.

— Ты шутишь? — но глаза у нее были испуганные.

— Нет, — сказала я, — и тебе придется принять их, Ольса.

Девушка, сидевшая за столом, подняла голову и перестала писать. У нее было худенькое бледное лицо с веселыми синими глазами и широким ртом. Она слегка улыбнулась и с любопытством посмотрела на меня.

— Но… — неуверенно начала Ольса.

— Тебе придется принять их. Как гостей. Как уважаемых гостей.

— Но я…

— Они приедут сегодня. Или завтра. Но уже к обеду все должно быть готово для их приема.

И я повернулась было, но вспомнила еще одно дело, требующее завершения.

— Ах, да. Насчет той истории, из-за которой ты заходила. Я поговорила с мальчиком, и он все понял. Больше таких историй не будет. Если ты, конечно, хочешь, я могу наказать его. Но, я думаю, ты удовлетворена?

— Да, но, Эсса…

Наконец, я не выдержала.

— И не зови меня так! — проговорила я, — Это не мое имя! У меня уже двадцать лет нет имени!

Я вышла из кладовой, вся дрожа от охватившей меня злобы, унося с собой воспоминание о растерянном, смущенном и испуганном лице Ольсы. Я не знаю даже, что так разозлило меня. Вряд ли стоило нападать на Ольсу, но это ее бесконечное «Эсса», "Эсса", «Эсса» страшно раздражало меня. Да, меня звали так когда-то, но — я не помнила этого, не помнила! — и меня, как по больному месту, било и било это имя, мое и не мое в то же время…

Говорят, что человек так безысходно запутался в своих ложных мыслях с безначальных времен, что ему очень трудно освободить свой ум от ложных взглядов и открыть врожденную мудрость, скрытую от него. Все это происходит лишь из-за упрямого цепляния к пустым именам и терминам, свойственного человеческому языку. Воронам же это не свойственно ни в коей мере, их народ живет без имен, их деревни не знаю названий, и не знают названий реки и холмы, в каргском языке есть только самые общие понятия, и только одно имя собственное — Черная речка. Весь остальной мир делится на: "к югу от Черной речки" и "к северу от Черной речки". Я не знаю, когда и по какой причине Охотники тоже отказались от имен, но думали ли они при этом о "врожденной мудрости"? — вряд ли. Уж скорее думали они: "чтобы победить врага, нужно у него учиться".

Так или иначе, но каждый ребенок, попадая в детские казармы, вместе со своей прежней жизнью лишается и своего имени. Но я-то лишилась его раньше, и как странно звучало оно для меня, чужое имя, имя девочки-с-золотыми-волосами-внучки-Серой-властительницы. Той самой девочки, которая увидела Ворона и выдала свою сущность, той самой девочки, которая одним только взглядом — не зная этого — разрушила свою жизнь и породила — мою.

В три часа пополудни с юга наползла огромная, в полнеба, черная туча, и без того пасмурный день превратился в темный, переходящий в ночь вечер. Когда вечер и в самом деле наступил, трудно было понять, сумерки ли это сгустились, или продолжается все та же дневная мгла. Гор уже не было видно, в сумерках скрылся даже Мглистый. Невероятно тоскливо становилось от этого сумрака. Прекратившийся было снег повалил вновь, и только летевшие крупные снежные хлопья белели в сумеречном воздухе. Падая на землю, снег тут же таял. Лица людей блестели, словно от слез.

Двор был пуст. Почти не различимые в вечерних сумерках, темнели постройки и высокие крепостные стены. Ворота были открыты, и в наезженных колеях за воротами видны были черные узкие лужи.

Кроме нас троих, ни единой души не было на улице. На высоком крыльце стояла бледная, растерянная Ольса. Она куталась в белую, уже намокшую, со слипшимся мехом шубку и, закусив губу, смотрела на меня.

Боялась она, вот что. Любые нелюди для нее заведомо были чудовищами. Я пыталась объяснить ей, что Вороны от людей мало чем отличаются, коль уж берут в жены человеческих дочерей, но Ольса явно мне не поверила.

Кейст тронул меня за руку, и я, оторвавшись от созерцания Ольсиных испуганных глаз, повернулась к воротам.

Сумерки сгустились уже настолько, что ни ворот, ни дороги за ними уже не было видно. И не видно было там, в темноте, никакого движения, и не слышно было ничего. За поворотом здания на мокро блестевшие плиты двора ложились желтые прямоугольники света с тенями от фигурных решеток, но фасад был темным. Кейст, стоявший рядом со мной, молчал. Волосы его намокли и свисали по обе стороны лица завитыми колечками, зеленые глаза блестели в полутьме. Воронов не было еще ни видно, ни слышно, но и я, и кейст чувствовали их приближение, так же, как и рядовые, которых я оставила в здании, — не хватало еще Воронам встретить первыми в крепости шестерых Охотников, и двоих вполне достаточно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});