Читать интересную книгу Токсикология (Toxicology) - Стив Айлетт

И он ушёл, унося с собой виноград.

Так Шифа разработал свою теорию прямого действия. Зачем вымещать злость на подушках, если её причина неподалёку? Больше в его кабинете не бушевал буран перьев и несправедливости. Поп Джо облагодетельствовал Джили Чармерса свинцовым сейфом с высоты в сорок семь футов. Тедди Белтуэй застрелил насовсем Клинтона Маркса Дила в “собственном стилёчке”, как он это описал. Гильберт Вэм показал Чеду Виагре отличный вид на небо в падении с плотины. Хэмми Роудстад выпустил столько пуль, что начал торговать рекламным местом на их поверхности. Бен Селайва даже использовал “указание врача” как основу защиты, когда его арестовали за запихивание пасты в ответственного шеф-повара. Дождь смывал слёзы с лица и мозги с тротуара, и доктор Шифа однажды обнаружил себя в комнате лжесвидетельства, а впереди маячил глаз трески. Его адвокатом оказался Гарпун Спектр, его спина ещё не зажила от удара со времён прошлого дела – когда он защищал Паркера. Из суеверия Гарпун с тех пор не стирал и не менял одежду. Каждое движение его небритой задницы портило воздух.

Его последним доводом оказалась сочащаяся рана смягчения вины.

– Убийственное неистовство? Легко сказать. Мы все испытывали позывы к оружию, рвущиеся, как чиханье. Не прячьте это от себя. Добавьте ещё, что свобода редко бывает разумна, и никогда – невинна. Надо ли использовать возможность? Раз уж мы посадили неземной башмак, наверно, используем его. Принуждал ли кого-нибудь Эл Шифа? Какой такой властью? Есть ли у них собственное мнение? Ну, давайте ради дискуссии предположим, что нет. Что останется, кроме грубого кровавого насилия? И нам необходимо признать, что это известные рукомахи. Гильберт Вэм однажды устроил интересную демонстрацию, в ходе которой избивал каждого, кто стоял и смотрел, – и некоторых других. Однако сегодня, по его собственному свидетельству, мы слышали, что Эл его изменил к лучшему. Чед Виагра посадил Гильберта на нож, Гильберт утопил Чеда, и для них тема теперь закрыта. Вы можете даже сказать, что в Чеде был отсвет психологии жертвы. И это произвольное насилие, бездумное и бесцельное, – просто, маскирующее поведение. Извинения, что оставят нас за скобками? Бритва Оккама – чем проще правда, тем мучительнее её признавать. Мы должны, согласно Цицерону, изучать каждую вещь в самом совершенном образце. Давайте возьмем человека с улицы. Осаждённого со всех сторон насилием и расщеплёнными системами властей. Глаза навыкате, лицо странное, штаны цвета мутного нефрита. Он потеет, как проклятый. Изливает потоки ругательств на мелких, юрких псов. Густо покрыт свиным салом. И да, если его обидеть, он убьёт. А чего мы ещё ожидали? Мы вечно и неправдоподобно удивляемся. Ещё мы зовём себя господами нашей планеты. Да, нам принадлежат бурлящие алмазные копи звёзд. Но что мы есть, как не комки кислорода?

– Говорите за себя, мистер Спектр, – сердито фыркнул судья. – Я не знаю, то ли вы свихнулись, как мышиное дерьмо, то ли мое владение нашим прекрасным языком исходит гноем, но во имя Господа, придерживайтесь ужасных фактов – сетчаточные полосы моей мигрени навевают мне мысли на ваш счёт.

– Благодарю, ваша честь. Перед вами стоит, в сущности, простой вопрос, леди и джентльмены присяжные. Предполагая, что эти бедные идиоты убивают объекты своей ярости вместо невинных свидетелей или даже набитых изображений, что нарушил доктор? Правительство взяло закон в собственные руки – хорошо, пускай наказание соответствует преступлению. Ознакомьтесь на собственном примере и посмотрите, остались ли вы довольны. Жители Светлопива доведены до отчаяния. Почему их отчаяние должно быть тихим?

– Во имя мира, – сказал судья. Присяжные решили, что доктор виновен как

чёрт. Но кто-то из власть имущих принял слова Спектра близко к сердцу. В час убийства двенадцать мрачных наблюдателей собрались, чтобы посмотреть на казнь подушки на электрическом стуле.

Сэмплер

– Ты слишком умный и похож на прожектор, Эдди. Ты каждым жестом заявляешь, что влюблён в своё пальто.

– И?

– И ты похож на студента – бродишь здеся, несёшь херню, никто не хлопает глазами, всё прекрасно. Они решат, что ты цитируешь Бодрийяра – скука как послание.

Это от ублюдка с волосами, как аэрозольный сыр. Голова – как пожарный топор. Плевки – как включённая привычка. Глаза смотрят в одном направлении. Можно предположить, пронизанный вероучением. Но здесь, в подвале университета, Крамер протиснулся дальше теоретического и проверял странное говно на детях, слишком бедных, чтобы иметь центр притяжения. Чёрная дыра кафедры философии поглотила мою подругу. Теперь он бегает по ночной котельной, проверяет уровни освещённости и крутит регуляторы на устройстве, похожем на искусственные лёгкие.

– Это изоляционный чан?

– Считай, что ускоритель частиц – я не сидел этот год сложа руки в ожидании твоего визита. Значит, для разгона. Ты будешь тестировать новый наркотик каждый вечер, Эдди. Некоторые с эффектом продления на полураспаде, но в выводах я сделаю поправку, не волнуйся.

– Джоу говорила тебе, – я не сказать, чтобы наркоман.

– Все мы наркоманы, Эдди, – смеётся Крамер, проверяя угол на одной из видеокамер. – Ты знаешь, исследователь викторианской эпохи Джеймс Ли открыл Малай 2 в джунглях Суматры и назвал его Эликсиром Жизни. Семена, вынутые из стручка и сваренные. Сказал, что вещество снимает эффект любого наркотика в твоём организме, приводит тебя в порядок за полчаса. Сегодня мы настолько замордованы химией, наполняющей современную жизнь, что если примем Малай 2, можем впервые в жизни ощутить вкус первой попытки быть человеком.

– Много есть?

– Никто не будет финансировать его поиски, Эдди – слишком много денег вовлечено в неправильную войну. И случайно его никогда не найдут, а в моём арсенале есть свирепые вещества, поверь мне. – Он ухмыляется, засунув кассету в магнитофон. – По большей части, американские. Их аналоговые законы вывели за скобки воображение ванных химиков от побережья до побережья – теоретическая отравка, противозаконная ещё до появления и постоянный вызов. – Он опускается на колени и отделяет решётку от стены, его рука исчезает в вентиляции и оттуда появляется самсонитовый ящик. – Субстанция – принимаешь, как траву, действует, как спид, или вот, аяхуаска, но нерегистрируемый индол и период полураспада как закуска. Есть к чему стремиться, а?

– Я думаю.

Он поднимает чемодан на стол и отщёлкивает запоры.

– Он думает. – Его смех рикошетит по подвалу, как пуля в лимузине. – Мне это нравится. Джоу говорила, что ты клоун.

– А где Джоу – давно её не видел.

– Поблизости. Будем начинать? – Он достаёт призрачный кусок ткани.

Джоу не шла у меня из головы, и вот моя любительская попытка частного расследования. Я надеюсь справиться с грядущим испытанием. Может, я сумею избежать звенящих атак и гудящих перерабатывающих заводов Ада и получу радужное откровение. Но я уже испуган вдребезги. В ладони Крамера лежит странное зерно.

– Что это такое и что оно тут делает?

– Сорт морского лука.

– Такая крохотулька?

– Только один слой, мой друг. Пятый из центра.

– Какой-то особенный?

– Даю твою голову на отсечение.

– А вторая половина вопроса?

– Ничего. Пока ты его не съел, радость моя. А потом ты честно посмотришь на свою раненую жизнь и выцепишь пулю. Это триптаминовый индол, похож на псилоцибин. Фасеточный глаз души. Ты знаешь своё Плоскогорье! Украденное у Хинтона? Когда сферический объект, пересекающий двумерную плоскость, появляется из ниоткуда, как морфинг двумерного круга, пересечение четырёхмерной гиперсферы с нашим трёхмерным континуумом проявляется как морфинг трёхмерной линзы, вроде летающего блюдца.

– Или старой шляпы.

– Я в курсе, Эдди, – смеётся Крамер. – Но я плачу тебе за то, что ты слушаешь, правильно? И держи рот на замке про наши дела – и у стен есть уши. Сейчас появятся, когда ты примешь нормальную дозу. Давай, пей до дна.

Я глотаю отравку и обильно запиваю водой.

– Ты всё хорошо сделал, Эдди, – говорит Крамер, когда я раздеваюсь и лезу в чан сенсорной депривации. Я лежу на спине, плаваю в плотной солёной воде, провода обратной связи налеплены на голову.

– Я предпочитаю думать об эксперименте как о груде теста, которую отпинали с высокого обрыва – он стремится развивать форму и импульсы сам по себе. В этом настоящее наслаждение, понимаешь?

И он захлопывает крышку люка.

КЛАССИКА

Я болтаюсь в невесомости, в абсолютной темноте, отравка Крамера карабкается по древу моей нервной системы. Сенсорные сигналы уменьшились почти до нуля. Ни цвета, ни звука, ни черта. Ничего не происходит. Сплошные восьмидесятые.

Неожиданно – увесистая тревога. Меня накололи. Эта штуковина – машина времени. Сейчас 1983 год, я уверен. Стерильность. Ничто. Неужели никто не видит, насколько здесь тоскливо?