тебя еще не ищет, — Коллинз загасил окурок и тут же прикурил другую сигарету.
Джим тоже затушил свою. Курить ему не нравилось, но, когда ты на борту корабля, важно чем-нибудь занять руки. Особенно, если ничего не делаешь. А за время его пребывания в море выдавались дни, несколько кряду, когда работы почти не было. Слушай себе бесконечные разговоры о женщинах и о корабельных офицерах или о разных портах. А если ты уже рассказал все, что знаешь, то неизбежно начинаешь повторяться. И, в конце концов, все перестают слушать друг друга. Случалось, Джим битый час беседовал с Коллинзом, а под конец ни тот, ни другой не помнили о чем. Это было время одиночества.
Неожиданно Джим услышал, что Коллинз что-то говорит. О чем? Он уловил слово «Сиэтл».
— Я тебе покажу город, я его знаю вдоль и поперек. Я тебе покажу девчонок, которых знаю: шведок, норвежек — такие блондинки, — его глаза сияли. — Ты им понравишься. Я в твои годы им тоже нравился. Они вокруг меня на цыпочках ходили. Жребий бросали, кто со мной пойдет. Да, наверное, я был, что надо. Так что готовься, они любят молоденьких мальчиков.
Джим хотел спросить Коллинза кое о чем, но их прервал стюард — тощий долговязый шотландец без всякого чувства юмора.
— Уиллард, Коллинз, почему не работаете?
Они разбежались. На палубе дул холодный резкий ветер, принося ледяные брызги. Джим прикрывал глаза рукой, пробираясь к каюте толстой дамы. Он постучал в дверь.
— Войдите.
На его поклоннице был розовый шелковый халат, в котором она казалась еще более толстой и грузной. Она чистила ногти. В воздухе стоял сильный запах парфюмерии.
— Что-то ты сегодня поздно, а?
Джим пробормотал что-то, достал из шкафчика швабру и начал подметать пол. Делал он это поспешно, смущаясь. Она наблюдала за ним.
— Ты давно в моряках?
— Нет, мэм, — не останавливаясь, сказал Джим.
— Я так и подумала. И ты еще совсем молоденький, правда?
— Мне двадцать один, — солгал он.
— Значит, я обманулась. Я считала, что тебе меньше.
Хоть бы она замолчала, подумал он. Но она продолжала:
— А ты откуда?
— Из Вирджинии.
— Правда? А у меня есть родственники в Вашингтоне, округ Колумбия. Ты ведь знаешь, где это, а?
Он испытывал смешанные чувства — интерес и раздражение. Она, видимо, принимает его за простачка. Ну и пусть, он будет ей подыгрывать. Рассеянно кивая, он открыл дверь каюты и стал выметать мусор на палубу.
— Где ты так научился убирать?
Она в своих домогательствах была чрезвычайно изобретательной.
— Это пришло как-то само собой, — проговорил он, почти не размыкая губ. — Совершенный идиот мышей не ловит.
— Правда? — она и не подозревала, что он валяет дурака. — Уверена, что дома ты этого никогда не делал, а?
— Да, конечно, — подтвердил он и начал застилать постель, для начала стряхнув с нее сигаретный пепел.
Она продолжала болтать:
— Мои друзья из Вашингтона говорят, что в Вирджинии очень красиво. Я ездила туда, в горы, посмотреть Голубые хребты. Ты знаешь, где это, а?
На этот раз он сказал «Нет» и напустил на себя недоуменный вид.
Она стала делиться впечатлениями:
— Я прошла под этими горами по всем подземным пещерам. Там такие каменные штуки — одни снизу, а другие — сверху. А твоя мать жива? Твоя семья в Вирджинии?
Он ответил ей, как оно было на самом деле.
— Господи! Твоя мать, наверное, такая же старая, как я, — сказала толстуха, делая первый пробный шаг.
— Наверное, — равнодушно сказал Джим, выигрывая этот раунд по очкам.
— А-а, — она замолчала.
Он работал быстро — нужно было убрать и другие каюты.
— Я в первый раз была на Аляске, — наконец сказала она. — У меня родственники в Анкоридже. Ты ведь бывал в Анкоридже, а?
Джим кивнул.
— И не поверишь, что это Аляска, правда? Я всегда думала, что Аляска — это что-то вроде Северного полюса, один лед да снег. Но Анкоридж похож на любой другой городок — такие же деревья, и салоны красоты, как и всюду в Штатах. А когда речь заходит о Штатах, они говорят «на Большой Земле». Забавно, правда? Ха, «Большая Земля»! В общем, мне понравилось у родственников, и все такое. А ты, хоть и молод, а уже, видать, много где побывал, да? И повидал немало интересного?
— Не так уж и много, — Джим закончил стелить ее койку и собрался уходить.
Видя, что он вот-вот уйдет, она быстро сказала:
— Да, ты ведь обещал закрепить эту штуковину на иллюминаторе. А то она все время дребезжит и не дает мне уснуть.
Джим осмотрел крышку иллюминатора — один из крепежных винтов ослаб. Он завинтил его ногтем большого пальца и сказал:
— Ну вот, эта штука больше не будет вас беспокоить.
Она встала, плотно запахнула халат и подошла к иллюминатору:
— Молодец! А я всю ночь пыталась ее закрепить, но так и не смогла.
Он направился к двери.
Она снова заговорила — быстро, словно рассчитывая таким образом задержать его:
— У моего мужа тоже это неплохо получалось. Он уже умер, конечно. Умер еще в тридцатом году, но у меня остался сын. Но он младше тебя. Только-только поступил в колледж…
У Джима было такое ощущение, будто его пытаются столкнуть вниз с обрыва. У нее сын его возраста, а она пытается его соблазнить. Тоска по дому вдруг охватила его. Ему захотелось убежать, скрыться, исчезнуть.
Она еще что-то говорила, но он резко распахнул дверь и вышел на мокрую блестящую палубу.
Но в тот день ему так и не удалось побыть одному. Для пассажиров была устроена вечеринка, и новеньким пришлось изрядно потрудиться. Зал ресторана был украшен имитацией листьев остролиста и ветками сосны, которыми стюард предусмотрительно запасся в Анкоридже. Последний пассажир покинул прокуренный зал лишь в два часа ночи, и тогда раскрасневшийся и потный стюард поздравил свою команду, пожелал всем счастливого Рождества и сказал, что теперь они могут устроить собственную вечеринку.
Несмотря на усталость, они умудрились немало выпить. Джим пил пиво, а Коллинз — бурбон из бутылки, подаренной ему молодой хорошенькой пассажиркой. Затем несколько человек принялись петь. Громко, чтобы показать, как им весело. Поскольку Джим потихоньку накачивался пивом, он вдруг испытал прилив любви к товарищам. Он был готов всю жизнь ходить с ними между Сиэтлом и Анкориджем, пока корабль не затонет или он сам не умрет. При мысли об этом морском братстве на глаза у него навернулись слезы. Коллинз был пьян.
— Эй! На палубе! — воскликнул он. — А ну кончай грустить!
Джим обиделся.