что та такая, как есть.
– Я книгу читала, – сказала Люда, – Ахматову. Вот.
Она перевернула книгу обложкой вверх.
– Что ж, – сказала учительница, – Тогда почитай нам.
Люда никогда не понимала, когда кто-то шутит или говорит что-то на полном серьезе. В этом и была ее проблема.
Она стала читать. А дети – смеяться. Даже училка улыбнулась.
Хуже всего – когда учитель принимает участие в гнусности. Тогда все прочие наглеют. Раз уж старший позволил, значит и нам можно.
Вроде бы ничего, посмеялись. А у человека, может, шрам на душе на всю жизнь.
– Ну ладно, все. Хватит, – сказала Рентгена, а потом посмотрела на Люду, – Такое происходит уже не в первый раз. Как ты думаешь, почему?
Люда ничего не ответила. Она просто стояла и смотрела на класс.
– Ты витаешь в облаках. Ты как будто где-то не здесь. Так нельзя, девочка.
– Я больше не буду, – сказала Люда.
– Не уверена, что у тебя получится. Но мы постараемся тебе помочь, – ее голос вдруг стал ласковым, хотя глаза оставались холодными. – Вопрос в том, может ли человек измениться. Со временем, с возрастом.
– Я вот читала про Рембо, – сказала Люда. – Он сначала писал стихи, а потом перестал.
Кто-то засмеялся, поставив неправильно ударение в фамилии поэта. А потом весь класс принялся обсуждать, может ли человек измениться или нет. Они полезли ей в душу – без спроса и всем классом.
Вместо того, чтобы обсуждать силу тяжести, они обсуждали Люду.
Это была какая-то особая форма пытки. Все вроде бы старались ей помочь. Училка и школьники принялись давать советы. У всех вдруг оказался большой жизненный опыт.
Сцена травли всегда напоминает нелепый спектакль. И в этом спектакле всегда есть три роли, думала Алена. Три, а не две. Те, кто издевается, жертва и наблюдатели. Она и еще несколько ребят не участвовали в этом, но и не спасали Люду. Потому что опасно защищать жертву. Так можно потерять место в классной иерархии, свой статус. А в двенадцать лет нет ничего важнее статуса.
И те, кто молчит, тоже на самом деле жертвы, только собственного чувства вины.
Зазвенел звонок, но они продолжали говорить.
И только когда в дверях показалась учительница русского-литературы Людмила Евстафьевна, Алена набралась храбрости. Эта учительница всегда заступалась за Люду.
Алена вскочила и сказала то, чего сама не ожидала:
– Да заткнитесь вы, – заорала она. – Учитель должен учить, а не лезть в душу. Занимайся своими делами, Рентгена. А с Людой все в порядке.
Ой, что потом началось!
Они всем классом принялись пожирать Алену. Вспомнили, что она плохо учится, и что у нее ужасный прикид. Рентгена обозвала ее «металлисткой». Отличница с первой парты прицепилась к ее полосатому свитеру. А кто-то из парней с «камчатки» обозвал Фредди Крюгером.
Класс разразился смехом, таким долгим, что Алена поняла, что теперь и у нее есть кличка, и она прицепится к ней навсегда. Когда тебе двенадцать, все случается навсегда.
Но самое ужасное в том, что Людмила Евстафьевна за нее не заступилась. Она стояла и смотрела.
Нет, не просто смотрела. Она их изучала, словно никогда раньше не видела людей.
***
В каком-то смысле в предыдущей школе было даже хорошо. Потому что тогда отец еще не пошел вразнос, не превратился в эксплуататора. В те дни, что бы ни случилось, Алена знала, что придет домой. А дом – это убежище. Это ее собственный мир, где все у нее под контролем.
Теперь отец приходил с работы, и к тому времени дом должен был быть чистым, а ужин готов. Три месяца назад сломалась стиралка, он не стал ее чинить, потому что не было денег.
– Это все они виноваты, воры и подонки, – говорил отец.
У него всегда были виноваты некие «они». Кто это – она не знала, потому что там было много политики, с предателями, врагами и тайными экстрасенсами.
Он не был виноват, а стирать одежду вручную приходилось ей. Она наполняла ванну горячей водой и работала до боли в руках.
Иногда приходили его друзья. Они пили, спорили о политике и экстрасенсах и иногда поглядывали на нее так нехорошо, что, даже запершись в своей комнате, она не чувствовала себя в безопасности. А когда они напивались, она тайком удирала на улицу.
Она сидела во дворе с магнитофоном Stereo и слушала Агату Кристи. У нее не было денег на батарейки, но один из пацанов пристроил к магнитофону автомобильный аккумулятор. И его можно было заряжать.
В тот день у отца тоже были гости.
Алена сидела на бордюре и слушала музыку. Тусовалась с ребятами из соседнего класса и смотрела на окно своей кухни на первом этаже.
Она вернется, только когда гости уйдут. Даже если будет уже ночь.
– Был такой мастер. Звали его Ип Ман, – рассказывал Егор. Он был местным специалистом по кунг-фу среди двенадцатилеток. Он смотрел все кунг-фу фильмы. – Однажды, когда Ип Ман ужинал в харчевне между провинциями У Вей и Хун Вей Бин, к нему пристали грабители. Они приказали ему отдать им все свои деньги, осла и черный пояс. В качестве ответа Ип Ман взял свои палочки для еды, поймал ими в воздухе семь мух – столько же было и бандитов – и положил их перед собой на стол. С тех пор никто не приставал к великому мастеру Ип Ману. Так он и дошел до города, где открыл свою школу Ушу, в которой и научил всем своим хитростям не менее великого Брюса Ли.
– И, тем не менее, Чак – реальный чемпион мира, а Брюс просто актер, – заметил один из собеседников.
– Но Брюс круче, это правда. Мне брат сказал, – это был главный аргумент Егора. Старший брат его был видным отличником, мастером единоборств и председателем школьного совета. Он был признанным авторитетом, но, к сожалению, только для самого Егора.
– Брюс не провел ни одного реального спарринга, – сказал собеседник.
– Ну вот, – Егор всплеснул руками. – Каждый раз когда я говорю про Брюса, ты вспоминаешь про Чака.
– Но реальный Чак побил бы Брюса.
– Начинается, – сказал Егор и закатил глаза.
Алена даже убавила звук магнитофона, чтобы послушать разговор.
Если уж по-честному, Егор ей нравился, хотя и был коротышкой, и стригся не по моде коротко.
– Синтия Ротрок, – сказала вдруг она.
Боже, какой черт меня дернул влезть в разговор. Сиди и страдай в одиночестве.
Ребята посмотрели на нее, и она выключила магнитофон.
Она поймала себя на том, что Егор разглядывает