Читать интересную книгу Избраное - Борис Лапин

В селение нас не повели. Все люди ным-ныма были на берегу, ожидая, какие новости принесут дозорные про моржей. Каккот вынул из-за пазухи кровавый и жесткий кусок вяленого мяса:

 — Ешьте!

Я отказался. Отказался и Гребич.

 — Правда, ешьте, ешьте! — добавил Кыммыиргин. — Ешьте! Амундсен ел стряпню Каккота. Ничего. Хвалил. Каккот, скажешь какое ни есть слово на языке Норвэйитлин?

 — Гуд даг, алдер Лясс, — обрадованно залопотал Каккот, — на шхуне меня звали Лясс. Я был младшим поваром у Амундсена. Амундсен забрал мою дочку в Норвегию, звал меня — потом приезжай ко мне. Я, наверно, на другой год попрошу Кнудсена, — пусть берет меня с собой в Ном. Хочу ехать в Норвегию.

Не знаю, как относился к кулинарным способностям Каккота Амундсен. У нас они не вызывали доверия. Кыммыиргин и Та-Айонвот, впрочем, быстро расправились с вяленым мясом.

 — Тагам, едем назад! — сказал Кыммыиргин.

Байдара была столкнута в воду, и мы заняли в ней места, тяжело выгребая в море. Чукчи на берегу делали нам знаки, показывая, чтобы мы держались дальше от моржового мыса. В их предостережении были опасение и угроза.

Инчаунцы считают моржовое лежбище своей собственностью. На Чукотке осталось всего несколько таких лежбищ. Между тем когда-то, еще на памяти дедов нынешних стариков, таких лежбищ было очень много. Почти возле каждого мыса есть выдавшиеся в море камни, у которых, по словам стариков, прежде были моржовые лежбища. В настоящее время существует всего четыре «живых» лежбища. Разумеется, если не ограничить охоту, то моржи на лежбищах могут быть перебиты в один год. Отсюда строгие запреты бить моржей больше, чем нужно для зимнего запаса. Вход на лежбище разрешен только двум-трем охотникам-инчуанцам. Люди из других селений не имеют права убивать зверя на лежбищах. Они охотятся за моржами с лодок. Только в крайних случаях, во время голода, инчуанцы помогают соседним селениям мясом. Зато в годы, когда моржи почему-либо не приходят (а такие годы бывают), инчуанцам приходится плохо. К марту месяцу запасы истощаются, и в пищу идут старые шкуры, кожаные ремни — из них варится похлебка. Из выложенных камнями ям, куда складываются запасы «копальхена» — кислого моржового мяса, выскребывают до крупинки всю землю и песок, пропитавшийся тухлой вонючей гнилью прошлогоднего мяса, и высыпают в горячую воду.

…Мыс остается от нас на западе. Неужели мы даже не увидим моржовых стад? Кыммыиргин поднял парус. Я сажусь за рулевое весло и правлю к берегу, делая вид, что борюсь с ветром и течением, помимо нашей воли относящим нас к лежбищу.

На расстоянии полуверсты от нас гладкий лоб желтого мыса. Перед ним торчат скалы, разбросанные возле берега, как чудовищной величины булыжники. В них странное шевеление и движение. Некоторые из камней двигаются, переползая с места на место и с плеском бултыхаясь в воду. Издали моржи похожи на огромные бурые мешки с крохотной клыкастой головой. Над лежбищем вой и стон. Сначала он кажется мне отраженным от скал громом прибоя. В него врывается визгливое мычанье и гнусавое овечье меканье. Самки моржей зовут детенышей.

 — Ближе ехать нельзя, — говорит Кыммыиргин, — всадят нам пулю из винчестера — инчуанцы…

Ветер быстрым рывком надувает парус. Байдара низко наклоняется к воде, — вот-вот перевернется. Ближе ехать нельзя.

11 августа 1928 года.

Чукчи разделяют горизонт на пять сторон света, по числу преобладающих ветров на побережье. Вот их названия:

Хейхындлидлии — север и бог севера.

Ханендотлин — южный ветер, сырость и тепло.

Кыттынгенынген — восток, откуда приходят люди с дырявыми подбородками.

Амнонкеыратльхин — или запад — сторона неизвестных человеческих стад и диких оленьих племен.

Северо-запад — Кайратльхин. Жестокая страна замерзающего воздуха, откуда на льдинах приплывают белые медведи. На краю северо-запада есть где-то вход в страну умерших людей. Пасутся под землей мамонты — Каммак. Это — страна, куда, по словам стариков, вход для людей закрыт. Северо-западный полюс.

…Сегодня с утра хлещет унылый полярный ливень. Тусклый, одинаковый, беспредельный, захлебывающийся, белый, как север. Незавидное небо унылой страны выливается на землю мрачной холодной водой. Скверное полярное лето. Я не удивляюсь тому, что чукчи считают только два времени в году — долгий «тлия-атлеиг» — зиму и короткое время «киткит-тык» — вот как раз эту пору. И для них зима — это снежная пелена, морские бури, волчьи погони, обледенелый простор, а лето — отмерзающая тундра, плывущие по горизонту льдины.

Возле сплюснутых яранг, видных в окно здания рика, бегают маленькие пестролицые чукотские дети. Они кричат, как лягушки в болоте.

С океана к лагуне над уэлленской косой перелетают стаи диких уток и гагар, ища жирных рыбешек на спокойной воде. Как только стая птиц отделяется от воды, дети подымают оглушительный визг и бегут за стаей, не давая ей опуститься. В руках у них несложные метательные снаряды, состоящие из камня и кожаного ремня. Они устроены, как пращи. Их название «гуйогуй». Среди детей я узнаю Кымеулина, Рипитля, сына Каингитт, Хиуэу, Лоэнгина, брата Кыммыиргина.

Я умею немного говорить по-чукотски. Занятия с анадырцем на пароходе принесли мне пользу, хотя наречие анадырских чукчей сильно отличается от наречия «носовых». Все же я свободно сговариваюсь и удивляю этим чукчей: «Смотрите, две недели с пароходу, а говорит по-настоящему, как люди говорят». Дни проходят для меня в назывании предметов их новыми именами. Я испытываю радость узнавания, когда я запомнил еще одно новое слово. Вот в руках у Кымеулина — связка узеньких нерпичьих ремней. На конце каждого привязан небольшой камень. Это приспособление для ловли живыми уток и гагар. «Утечья закидушка», — как говорят анадырские казаки. Она называется «эпплекетыт».

«Яанга-хоу-хоу-хоу-хоу!» — кричит Кымеулин и закидывает «эпплекетыт» в воздух. Они взлетают высоко вверх, рассекая скученность птичьей стаи. Здесь они развертываются раскидистым каменным фейерверком и начинают падать вниз, по дороге захватывая и захлестывая какую-нибудь из птиц со всех сторон.

Это детская охота. Взрослые стоят у входа в свои яранги, легко опершись на винчестеры. Винчестеры далеко и метко бьют. Мужское дело — охота. Женское дело — шитье одежды, дети, уборка яранги. Женщины не должны трогать охотничьи орудия. Они для женщин «табу», как сказали бы этнографы. Я видел только одну женщину, которая уходит на охоту вместе с мужчинами. Ее имя — Пангай. Она носит мужскую одежду, по-мужски бреет макушку и говорит на мужском языке. Но она — «кщи-кишгищенг» — женщина-шаман, дух превратил ее в мужчину.

Чукотский язык очень труден. В нем обилие сложных и неясных для меня форм, не имеющих аналогии в нашей грамматике. Достаточно мне было научиться выражать на нем свои мысли и уметь следить за разговором, как я понял очень многое, что, конечно, осталось бы от меня скрытым, если бы я обходился одним английским для объяснения с чукчами.

Мужчины и женщины в земле чукчей говорят на разных языках. Не в переносном, а в буквальном смысле. Мужской язык отличается от языка женского, примерно, настолько же, насколько русский язык отличается от украинского. Частью, разумеется, это обусловлено разделением трудовых функций. Многие слова из женского обихода попросту не нужны мужчинам. Для чего, например, им какая-нибудь оторочка для кагагли или скребок для моржовых шкур? Чистка шкур — женское дело. Охотники часто даже не знают, как называются предметы, имеющие к ней отношение. «Спроси об этом у женщин». Но и в общих обиходных словах женщин и мужчин огромная разница. Произношение женщин — мягче, шепелявей, звончей. Однако это нельзя объяснить недостатками речи. Женщины, когда нужно, умеют произносить по-мужски. Если спросишь у женщины название какой-нибудь вещи, она обязательно скажет на две манеры: «По-нашему это так, а по-вашему, по-мужски, так». Пяткин, здешний милиционер, очень удачно охарактеризовал это двуязычие:

 — У них мода такая, чтобы женщины не так говорили, как все люди. И может говорить по-другому, а ни за что не скажет. Потому что, если женщина начнет говорить по-мужски, на нее ни один чукча и глядеть не станет. Все равно, как у нас бородатая баба.

Мужчины и женщины, разумеется, хорошо понимают друг друга. Но странно бывает слушать разговор мужчины с женщиной, происходящий словно на языках разных народов.

В словарике, который я начал составлять, набралось уже около семисот слов.

Вот образец того, каким образом я веду запись:

Мужской язык:

мей

каккумэ!

рээнут?

меркищкирген!

иллюдлеркин

тэыйенгыркин

яарат

мран-мран

Женский язык:

нгауль!