в себя, рвала на лоскуты простыню и перематывала рану. Нет, мне не так было больно физически, как морально, что какой-то посторонний мужик смеет так обращаться со мной за то, что я лично ничего ему не сделала плохого.
Юсуф еще раз напомнил о том, что нужно убрать после пожара комнату, нашла швабру и ведро в кладовке, прихрамывая, пошла выполнять. Мыть пол за еду – какая мерзость.
Она появилась, целая тарелка тушенной с овощами говядины и лепешка хлеба. Забравшись на подоконник, ела прямо руками, прибор никто не соизволил дать, но от нервов и голода мне казалось, что ничего вкуснее в своей жизни не ела.
Потом долго смотрела то в темноту, то на фонарь во дворе. Никита, наверное, места себе не находит, ищет меня, да и мама, она должна вразумить отца. Напряглась, вспоминая маму, ее лицо, глаза. Она была взволнована, но не напугана, не кричала и не требовала меня отпустить, как это делала бы любая мать, заступаясь за своего ребенка.
Нет. Нет. Нет, не может быть.
Открылась дверь, зажегся верхний свет, ослепляя, сощурилась.
–Эй, эй, сука!
Двое охранников уже вошли в комнату, сукой она называли меня. Не отреагировала, отвернулась, мне не о чем с ними разговаривать.
–Эй! Ты оглохла?
–Я не хочу вас видеть и уж тем более разговаривать.
Чувствую движение, они подходят ближе, прижимаю колени к груди, обхватив их руками.
–Ты хочешь домой?
Обернулась, короткие стрижки, бороды, глубоко посаженные глаза, они были похожи, но все же разные. Запах перегара и пота, но я жду, что они скажут дальше.
–Хочешь домой?
–Хочу.
Переглядываются, улыбаются, мерзко так, один даже чешет пах.
–Возьмешь в рот.
–Что?
–В рот, мой член. И его.
Все это время говорит лишь один – на отвратительном русском, коверкая слова, но смысл я поняла.
–Как вы меня отпустите? Просто в лес за ворота, ночью? – показываю за окно.
Нет, я не торгуюсь и не соглашусь на это, мне тошно от одной мысли, но теоретически мне интересно. Они, кажется, плохо меня понимают, а то, что я не сказала «нет», уловили. Тот, что молчал все это время, уже расстегивает ширинку, второй делает шаг ближе.
А мне даже некуда бежать, если вот сейчас они захотят меня трахнуть, а потом просто выкинут за забор, присыпав снежком. До весны никто не найдет тела, если, конечно, здесь весной бывают люди.
Страх прошибает тело, парализует, давит.
Их ведь правда никто и ничто не остановит.
Глава 7
Когда мы с Ником были в десятом классе, в середине учебного года к нам пришла новенькая. Милана. Рыжая, с непослушными, как и ее нрав, кудрявыми волосами и дерзким взглядом зеленых глаз.
Она была странная, нелюдимая, практически ни с кем не общалась, а когда обращались к ней, не всегда отвечала адекватно. Но мы как-то подружились.
Никита был против, говорил, что она не нашего круга, что попала сюда случайно. Оказалось, умерла ее мать, а отец, которого она не знала все пятнадцать лет, вдруг объявился и оказался очень богатым человеком.
Милка росла на улице, умела смачно материться, курила, хотя с первого взгляда производила впечатление девочки-ромашки. Но Милка была сорняком, чисто случайно попавшим на главную городскую клумбу. Хотя это, как посмотреть, может, это все мы как раз и были ложными сортами цветов, а она самая настоящая.
Я не пойму, почему именно сейчас, когда рядом стояли два пьяных турка, и один из них уже спустил штаны, показывая свой огрызок, я вспомнила одноклассницу. Милана умела бороться, столько невероятных историй рассказывала про выживание на улице, что мне казалось, все это было выдумкой, ее не совсем здоровой фантазией.
Но одно я запомнила: если ты понимаешь, что не справишься с противником, – беги. А если не получается, заставь отступить его самого, угрожай, а если надо, то делай больно себе.
Тянусь рукой за пустой тарелкой, разбиваю ее одним движением, вложив в него все силы. Турки смотрят с интересом, но все еще продолжают улыбаться, не понимая моих действий. Приставила к своему горлу острый конец осколка, страх уступает место безумию, вообще не ожидала от себя такого.
–Если вы еще хоть шаг сделаете в мою сторону, я проткну артерию, залью кровью все вокруг.
–Эй, ты чего, совсем больная?!
–Отойди, Саиду не понравится, что сломалась его кукла.
Самой противно такое говорить, но я лучше реально вскроюсь, чем позволю этим уродам трахать меня.
–Вы понимаете меня? – повышаю голос, в шее уже чувствую боль, но я держу осколок и смотрю тому, что был самым активным, в глаза.
Охрана стала говорить на своем языке, и кто знает, к какому заключению они придут? Им на самом деле ничего не стоит скрутить меня, я даже не успею сделать себе больно, но угрожаю, потому что ничего другого мне не остается.
Ругаются, машут руками, тот, второй, говорит много и долго, эмоционально, несколько раз произносится имя Саида. Заметно, как они боятся своего хозяина, а после того как они недосмотрели за мной днем, я подожгла дом и бежала, получат еще больше, если со мной что-то случится.
–Вы ведь не хотите вернуться домой в пластиковых пакетах? Как ваши друзья? – выкрикиваю, перебивая их, тишина, снова переглядываются.
Тупые уроды, но даже в их глазах сейчас проблески здравого смысла. Самой интересно, что там произошло с их дружками и кто их отправил на тот свет. Кажется, немного отпускает напряжение, но я все еще держу осколок у горла, терплю боль. Надо будет воспользоваться им и пустить кровь Саиду, но он не охрана и может свернуть шею сразу.
Мужики ругаются, бросаются в меня словами, наверняка обидными и неприличными, а когда в комнату заходит третий, так вообще начинается восточный рынок с его криками и отзывами покупателей.
Все трое для меня на одно лицо, бородатые, заросшие, с глубоко посаженными темными глазами и накачанными коренастыми телами.
–Я хочу, чтоб вы ушли! Слышите меня?
Обращают внимание, замолкают.
–Я еще доберусь до тебя, сука. Через два дня Саиду надоест твоя щель, и он отдаст тебя нам, – сплевывает на пол, ощупывает взглядом открытые участки тела.
–Dogan! Sakinleş![2]
Сглатываю, чувствую, как трясется моя рука, как заледенел позвоночник, и голова рассказывается болью.
Когда они уходят, долго смотрю в закрытую дверь. Милкин совет пригодился, но второй раз этот номер провернуть не получится, надо будет бежать или быть хитрее, чтобы выжить.
Откладываю осколок тарелки, вытирая вспотевшие