— Я не хочу слышать такие самоуничижительные слова, Габриэль.
Жерара охватила тихая ярость: слишком долго его красавица Габриэль была на попечении этих протухших девственниц, обучивших ее дурацкому самокопанию. Он решительно продолжил:
Любое проявление высокомерия по отношению к другим оправдано твоим несомненным превосходством.
— О, отец, ты судишь пристрастно!
— Я не желаю слушать твои необдуманные возражения, Габриэль!
— Отец, пожалуйста, — радость Габриэль стала таять. — Я не хотела огорчать тебя.
Стараясь вернуть самообладание, Жерар продолжал более мягко:
— Я не считал нужным наказывать тебя с тех пор, как много лет тому назад ты оказалась на моем попечении, и я не позволю никому другому — никому — наказывать тебя!
В серых глазах Габриэль промелькнула чуть заметная тревога. Она подняла руку и погладила его по щеке, а потом прошептала:
— Отец, я иногда забываю… — Сделав паузу, она продолжала еще тише: — Прости, я причинила тебе боль только за то, что ты любишь меня.
Жерар мгновенно затих, пораженный в самое сердце точным совпадением слов Габриэль с мольбой, произнесенной другими устами много лет тому назад.
…Прости, я причинила тебе боль, Жерар, только за то, что ты любишь меня…
Дорогой образ всплыл в его памяти… Шантель Обреон с копной рыжих волос и огромными серебристо-серыми глазами, покорившая его еще в детстве. Как он любил ее! Шантель — такая добрая и честная, порывистая и волевая! Оба они, родившиеся с разницей в несколько лет в семьях богатых плантаторов, которых разделяли всего несколько миль, были так похожи друг на друга… и столь различны.
Слишком умная, чтобы подчиниться его воле, подобно другим, Шантель относилась к нему как к равному. С самого детства она не одобряла внезапно вспыхивавшую в нем жестокость и осуждала его, когда он пренебрегал правилами морали, которые пытался внушить ему отец. Случайно обнаружив участие Жерара в ряде неприглядных махинаций, она, глядя прямо ему в глаза, осудила его недостойное поведение. Но она не смогла отвернуться от него… так как любила его и знала, что он любит ее, только ее. Она верила, что любовь остается его единственным шансом на спасение.
Шантель любила его, но…
Вспомнился их давний разговор.
— Темные стороны твоей натуры пугают меня, Жерар. Я боюсь, что стану свидетелем твоих махинаций, но не сумею предпринять против них хоть что-нибудь. Мой дорогой Керар, неужели ты не можешь понять? Я никогда не смогу вынести такую пытку!
— Я люблю тебя, Шантель.
— Так же как и я люблю тебя.
— Ты не любишь Филиппа Дюбэя!
— Люблю. Его я тоже люблю.
— Ты не выйдешь за него замуж!
— Выйду.
— Ты не можешь!
— Я должна.
А потом было многое…
День свадьбы Шантель… Пережитая им боль, скрытая от всех, но только не от Шантель. И та мучительная ночь, когда Шантель подарила Филиппу Дюбэю ребенка, очаровательную девочку, которая могла быть его дочерью… Дружба, полная страданий, потому что на ее месте должна была пылать страсть…
Тщетные попытки забыться в тайных оргиях, неустанные заботы об увеличении состояния, укрепление положения в обществе — ничто не помогало ему перенести потерю Шантель…
А потом… пожар! Плантация Дюбэй в одночасье занялась огнем, когда он ехал оттуда после обеда. Стремительно вернувшись обратно, он увидел, как Шантель бросилась в горящий дом, куда минутой раньше вбежал в поисках ребенка ее муж…
Он кинулся в еще не обследованную часть дома и именно там нашел ребенка…
Мучительные попытки спасти Шантель, когда жизнь неумолимо уходила из нее, он не забудет до смертного часа, как и конец Шантель, с трудом произнесенные ею слова…
— У Габриэль скоро не останется никого, кроме тебя.
— Нет!
— Позаботься о ней, Жерар… сбереги, ее…
— Моя дорогая Шантель!
— Она полюбит тебя, как всегда любила я. Но не допусти, чтобы она узнала о твоих пороках… Жерар…
— Отец…
Возвращенный этим возгласом в настоящее, Жерар с трудом совладал с собой. Да, он отец Габриэль. Она — единственная, кого он когда-либо еще сможет любить. И он будет защищать свою милую девочку, как того желала ее мать, от всех и от всего. Ход мыслей Жерара мгновенно прервался, как только он увидел свежие ссадины на руках Габриэль. Они так портили ее нежную кожу. В нем опять закипела злость.
— Я снова буду говорить с матерью-настоятельницей.
Габриэль, проследив за его взглядом, без труда установила, к чему относились его последние слова.
— Да это просто небольшие царапины. Я почти не чувствую их.
— Тебя из-за пустяков подвергли такому унижению, создали невыносимые условия!
— Отец, я заслужила наказание.
— Нет!
— Ах отец! — Готовность Габриэль свести разговор к шутке проявилась в улыбке, тронувшей ее мягкие губы. — Ты не задумываясь назовешь дьявола ангелом, если он скроется за моим лицом.
— Ты действительно ангел.
— Нельзя так говорить! — Габриэль казалась теперь сильно обеспокоенной. — Я не смогу жить, сообразуясь со столь высокими требованиями.
— Ты уже живешь так! Неужели ты не видишь?
В широко открытых серебристо-серых глазах Габриэль промелькнул взгляд ее матери Шантель. У Жерара сдавило горло, когда он продолжил:
— Твое образование завершено, а что касается этой школы, то с меня достаточно. Ты сейчас же отправишься домой вместе со мной.
Габриэль застыла от неожиданности. Он почувствовал, что ее буквально разрывают противоречия. Поколебавшись, она ответила:
— Как странно, всего минуту назад я была уверена, что нет таких слов, которые хотела бы услышать больше, чем сказанные тобой сейчас. Но…
— Дальше продолжать нет необходимости. Собирай свои вещи, — проговорил он.
— Нет, отец. Пожалуйста, постарайся понять. Несколько минут назад я была зла, как и ты сейчас, из-за того, что меня отправили работать в сад. Но вдруг я поняла, что сестра Маделайн научила меня куда большему, чем это входило первоначально в ее намерения. Она заставила меня задуматься над моими поступками. И видя сейчас, как ты огорчен, я благодаря ей поняла, сколь ответственна привилегия быть любимой. Эту ответственность, как и счастье, человек может подарить вместе с любовью…
— Габриэль…
— Я почему-то думаю, что этот урок будет намного полезнее множества других, полученных мною в прошлом. А что касается отъезда сейчас… Поступить так при сложившихся обстоятельствах будет равносильно признанию поражения. Я не выношу поражения, отец.