class="p1">Каха уходит, оглядываясь на меня. С ним капитан разделывается довольно быстро и вскоре он возвращается.
— Ну чё? — спрашиваю я.
— Сказали, утром за нас возьмутся, а сейчас пока так, типа ни о чём, потрепаться от скуки.
— Да щас отпустят, вот увидишь. Замнут всё и отпустят.
Примерно через полчаса нас действительно отпускают. Мы выходим и встречаем в коридоре… моих родителей. Каха быстро проскальзывает мимо и, кивнув на прощание, выскакивает за дверь.
Мама вся в слезах бросается ко мне.
— Что случилось, Егор?! — в ужасе спрашивает она.
Я не успеваю ответить, потому что появляется табачный капитан и приглашает нас в свой кабинет. Он просит прощения и довольно убедительно рассказывает, что я помогал в проведении операции и должен был указать преступника, который участвовал в нападении на меня, тогда ещё. И потом опознание, и ещё какая-то хрень… В общем, несёт ахинею. Но обещает наградить грамотой за помощь органам.
Родители проникаются гордостью за сына, выполнявшего гражданский долг и на волне облегчения, испытанного от благополучного разрешения их переживаний прощают капитана, меня и всю советскую милицию. Они отказываются от мысли писать жалобу и Капитан выделяет машину, чтобы нас подвезли к самому дому.
— Ну ты мог хоть из автомата позвонить или из кабинета капитана этого?
— Да там всё так было устроено, что вообще никаких коммуникаций. Будто это я подозреваемый, а не он.
— А кто это, который из них, это тот Каховский?
— Что-ты, выяснилось, что он-то был совсем не причём. Он просто мимо проходил и хотел за меня вступиться, а ему тоже досталось. Там как-то запутано всё оказалось, но хулиганов так и не нашли.
— Невероятно, — замечает отец.
— Только этого Джагу, наверное и осудят по делу. Это тот, который…
— Да-да, — говорит папа, — я помню, кто это.
Мы выходим из машины и идём к подъезду. Но, как известно, место встречи изменить нельзя и всё всегда повторяется снова и снова. Вообще всё в нашей жизни.
Из тени нам навстречу шагает тёмный силуэт. Это фигура женщины.
— Егор! — восклицает она. — Нам нужно поговорить!
Я сразу же узнаю её голос. Это лейтенант милиции Лидия Пирогова.
4. Передышка
Мать замирает, а отец хмыкает.
— Вам тоже переночевать, девушка? — спрашивает он.
Лида не сразу отвечает, как бы пытаясь понять, о чём идёт речь.
— Нет… Нет-нет, мне ночевать не нужно. Мне только поговорить.
— Может, — вступает мама, — ты нас представишь, Егор?
— Это Лидия Фёдоровна Пирогова. Лейтенант милиции. А это мои родители.
— Так мы же только оттуда, — удивляется мама.
— А она из другой, из экономической. Вы не будете возражать, если я приглашу Лидию домой, чтобы не стоять на морозе?
— Не поздновато ли для визитов? — проявляет отец недовольство полицейским произволом.
— Я ненадолго, — заверяет Лида. — Впрочем, можем и здесь переговорить. Только мне один на один с Егором нужно.
— Нет уж, лучше дома, — моментально реагирует мама. — Только, я хочу понимать, это официальный разговор или допрос? Что это? Если да, я буду присутствовать, потому что мой сын не совершеннолетний.
— Лидия Фёдоровна, — успокаиваю я маму, — очень хорошо знает, что я несовершеннолетний.
— Нет, разговор не официальный, — отвечает Лида и ёжится, пряча лицо в пушистый песцовый воротник.
Мы поднимаемся. Мама с отцом идут на кухню, готовить ужин и закрывают дверь, чтобы не мешать нам разговаривать. Кто-то, наверное отец, делает погромче радио.
«Ленточка моя финишная,
Всё пройдёт и ты примешь меня,
Примешь ты меня нынешнего.
Нам не жить друг без друга», — доносится из кухни голос Лещенко.
Это он зря. В смысле, Лев Валерьянович. Нам сейчас таких песен не надо. Мы садимся на диван вполоборота друг к другу и молчим. Раджа стоит напротив Лиды, чуть опустив голову и не сводит с неё глаз. Она осунулась, выглядит злее, чем раньше и одновременно смиреннее. И красивее. Чем могу вам помочь? Что я могу для вас сделать? В голову лезут совершенно дурацкие фразы.
— Ну как ты? — наконец спрашиваю я.
Её глаза чуть сужаются, она немного поджимает губы, делает вдох и едва заметно напрягается, словно хочет подробно пояснить, как именно она себя чувствует и выдать всё, что думает о моей персоне. Но тут же берёт себя в руки.
— Я не в претензии, — тихо отвечает она. — Я хотела тебя использовать для своих целей. И даже думала, что использую. Радовалась этому, торжествовала. Но оказалось, что это ты использовал меня. Во всех смыслах. Ну что же, мы стоим друг друга. Одного поля ягоды. А побеждает всегда сильнейший… Разница лишь в том, что если бы победила я, тебе бы хуже не стало. А вот твоя победа изменила моё положение в худшую сторону.
Ну, это как сказать. Не могу полностью согласиться, что не стало бы. Не могу. И с тем, что мы одного поля ягоды, тоже соглашаться не желаю. Давай, говори уже, чего пришла, подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя.
— Баранов меня зае…— она косится на дверь кухни, — задрал уже. Он ведь мне житья не даст. Уже взыскание объявил, от всех дел нормальных отстранил, орёт как сумасшедший. Злой, как собака. Пару раз сегодня оплеухи прилетали... Я понимаю, это не твоё дело и тебя не касается. И понимаю также, что ты решил идти до конца… Хотя… вот этого я как раз понять не могу. Зачем? Ведь я же тебе ничего плохого не делала. А хорошее делала.
— Сейчас не понял, — хмурюсь я. — Про хорошее понял, а вот, что значит идти до конца, мне не ясно.
Она тоже хмурится и мы оба сидим хмурые и недовольные.
— Не ожидала я от тебя… — практически шепчет она и качает головой.
— Так. Давай, пожалуйста, поточнее объяснись, а то я мало, что понимаю из твоих слов.
— Да чего тут понимать-то? Всё очень просто. Козёл ты, Егор. И, судя по всему, далеко пойдёшь с такими чудесными козлиными способностями.
— То есть ты пришла ночью и неизвестно сколько стояла под дверью только для того, чтобы сказать, что я козёл? Странно, Лида, — спокойно говорю я. — Объясни, пожалуйста, что по-твоему значит идти до конца?