наши дни только мое присутствие обладает такой силой. ― Неловкость спала, сигнализируя об окончании нашего странного разговора. ― В любом случае… мне лучше…
― Иди. Конечно. Прости. ― Он открыл мне выход. ― Думаю, еще увидимся, О.
― Наверное. ― Я снова улыбнулась и шагнула в холодную темноту.
― Подожди! ― Громкий окрик заставил меня обернуться, когда Гил выбежал из своего кабинета. Телефон по-прежнему был зажат в кулаке, но разговор был закончен.
― Что случилось? ― спросил Джастин.
Гил проигнорировал его, не останавливаясь, пока он не оказался на расстоянии вытянутой руки от меня. Напряженные морщины украшали его лицо. Тяжесть, которой не было раньше, таилась в глубине его глаз, и едва сдерживаемая ярость исказила его челюсть.
Он выглядел побежденным.
Он выглядел опасным.
Инстинкт велел мне отступить, но я не двинулась с места.
Гил тяжело дышал, синяк на подбородке и рассеченная губа требовали ухода, когда он поднял руку, молчаливо прося меня остаться.
― Будь здесь. Завтра. Ровно в девять утра.
Я моргнула.
― Что?
― Ты слышала меня. Я передумал. Я доделаю заказ, но у меня мало времени. Будь здесь первым делом. И не знаю, когда мы закончим. Зависит от того, понравится мне моя концепция или нет, и сколько времени понадобится, чтобы нарисовать тебя.
― Так… ты даешь мне работу?
― У тебя есть работа на следующие пару дней. ― Он скрипел зубами, как будто уже боролся с идеей. ― Мы обсудим любые повторы после.
― Не совсем надежная работа.
― Соглашайся или уходи. ― Он осторожно скрестил руки на груди, боль мелькнула на его лице.
Мой желудок неловко заурчал, напоминая мне, что никакие деньги не могут сравниться с едой, а моя душевная боль ничего не стоит.
На секунду я задумалась о том, чтобы раскрыть те части себя, которые могли бы сделать меня далеко не идеальным полотном. Но эта работа не давалась мне даром; я сохраню свои секреты до завтра.
Протягивая руку к нему, чтобы пожать, я тихо сказала:
― Согласна.
Гил так долго просто смотрел на мою руку. Он не разжал ладоней, заставляя мои нервы скручиваться в тугой узел. И выглядел пойманным в ловушку между страхом и желанием.
Джастин откашлялся; Гил бросился ловить мою протянутую ладонь.
В тот момент, когда его ладонь встретилась с моей, казалось, что семь лет исчезли, и мы снова прятались за школьным спортзалом, прижавшись друг к другу в полумраке, наши тела ныли, наши конечности дрожали, наши сердца бились с перебоями, боясь быть пойманными.
Я прикусила губу, когда Гил напрягся, сжимая мои пальцы, пока они не начали пульсировать. Он вцепился в меня так, словно хотел заклеймить. Как будто попробовал прошлое на вкус и согнулся под тяжестью воспоминаний.
Воспоминания о том, что мы когда-то делили.
Откровенность.
Надежда.
Начало чего-то гораздо большего, чем мы.
Мы.
Когда-то существовали невероятные «мы».
Жгучая связь между привилегированной девушкой и бедным мальчиком, которые не были из одного и того же мира.
Та же самая сила — сила вечности и принадлежности — горела с такой яростью, что мои внутренности превратились в пепел, а сердце ― в пламя.
Полномасштабный космический соблазн.
Его пальцы перешли от сжимания к дрожанию.
Я застыла, когда желание хлынуло из моей ладони и обвилось вокруг его запястья, связывая его со мной, желая, чтобы на этот раз я могла оставить его себе…
Его кожа была холодной.
Ледяной, как у призрака.
И все же, он не всегда был таким.
Было время, когда его кожа была такой же теплой, как солнце в парке, куда мы пробирались после школы. Где его прикосновение посылало мне крылья радости вместо облаков страха.
Ощущение незаконченного дела и сложных истин сделало боль явной.
Я не могла этого вынести.
Поэтому вырвала свою руку из его, засовывая ее глубоко в карман куртки. Должно быть, он почувствовал тот же мучительный удар, когда оторвал пальцы, вытер их о джинсы и провел ими по своим непослушным волосам.
Глаза Джастина впились в меня, затем в Гила; его лоб наморщился, как будто он почувствовал вкус того, что мы наколдовали.
Неловкость улеглась.
Какое-то странное ощущение смущения и страха.
― Завтра. ― Гил коротко кивнул, я бросила на Джастина кислый взгляд, затем повернулась и зашагала обратно в тени.
Тени, которые объявили его своим.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Олин
— Наши дни —
— Ты опоздала.
Я закрыла дверь на склад Гила, пытаясь понять, откуда доносится его голос. Вокруг столов на козлах виднелись брызги краски, над реквизитом и шкафами тоже.
В тот момент, когда я нашла его, бессонная ночь и запутавшееся сердце дали о себе знать. Мои руки похолодели, дыхание стало поверхностным, все мое тело пришло в состояние повышенной готовности.
Он стоял у стола, заваленного оборудованием и красками, подготовленные к долгому дню креативного рисования. Его тело было жестким и неподатливым, как у короля, принимающего дань уважения, или пленника, готового к наказанию.
— Я не опоздала. Сейчас ровно девять утра.
Его глаза оставались непроницаемыми, когда я двинулась к нему, моя сумка с упакованным бутербродом с огурцом и яблочным соком качалась напротив моих черных леггинсов.
Я снова надела танцевальную одежду. Простую и легко снимающуюся со спортивным лифчиком под ней — не то, чтобы мне разрешили бы оставить его.
Я видела, как работают художники по телу. Кожа была холстом, а не ткань.
Он попятился, когда я подошла к нему, его глаза скользнули по мне.
— Это называется «ты опоздала». Я хотел начать работу в девять.
Я не позволила его холодности причинить мне боль. То, что произошло между нами прошлой ночью, придало мне смелости. Я научилась справляться с этим после того, как он бросил меня, когда мы были моложе. Это был урок, который мне не хотелось получать — самый трудный урок, — но все равно я его усвоила. Стена, которая потребовалась, чтобы выжить от его безразличного, равнодушного лица, была выстроена по кирпичику.
Это умение превратилось в стальную решимость не позволить ему оттолкнуть меня во второй раз.
Я вздернула подбородок.
— Ну, ты должен был попросить меня приехать раньше, чтобы у нас было время подготовиться.
Он ощетинился, когда я сбросила свою сумку и положила ее на его стол-палитру, прежде чем снять куртку. На складе было не то чтобы холодно, но и не тепло. В объявлении было честно сказано, что невосприимчивость к холоду является обязательным требованием.
Он тяжело сглотнул, отрывая