Она помолчала, а тем временем Фелис принесла малиновый ликер в хрустальных рюмках.
— Феликс привез Фелис с Ямайки, — продолжила она. — Вместе с коллекцией предметов народных промыслов оттуда же. Он всегда привозил с собой какое-нибудь сокровище — ольмекскую статую, писанную маслом картину колониальной эпохи из Бразилии, кошачью мумию. Подожди, ты еще увидишь выставку его находок и склады наверху. Там есть таблички, древние глиняные таблички, полный ящик…
— Таблички, ты имеешь в виду настоящие древние глиняные таблички из Месопотамии? Клинопись, Вавилон?
— Именно, — со смехом ответила Мерчент.
— Это просто бесценно, — сказал Ройбен. — И заслуживает отдельной статьи, само по себе. Я хочу поглядеть на них. Ты ведь мне их покажешь? Слушай, про это я пока в статье писать не буду. Слишком много информации, она отвлечет покупателей. Конечно, мы хотим продать дом, но…
— Я тебе все покажу, — сказала Мерчент. — С огромным удовольствием. Совершенно неожиданно на меня свалившимся. Раз уж речь зашла о таком, то все уже не выглядит таким невозможным, как казалось.
— Слушай, может, я смогу чем-то помочь, официально или неофициально. Когда я учился в Беркли, то на летние каникулы выезжал на раскопки, — сказал Ройбен. — Это была мамина идея. Она сказала, что если уж ее мальчику не суждено стать врачом, пусть хоть станет просто образованным человеком. И записала меня в несколько экспедиций.
— И это тебе понравилось.
— Честно говоря, терпения не всегда хватало, — признался Ройбен. — Но мне нравилась эта работа. Я поработал некоторое время в Чатал-Гуюке, в Турции, где нашли одно из древнейших в мире человеческих поселений.
— О, да, я тоже там была, — ответила Мерчент. — Просто чудо. — Ее лицо просветлело. — А Гёбекли-Тепе видел?
— Видел, — ответил Ройбен. — Летом, перед тем как ушел из Беркли, поехал на раскопки в Гёбекли-Тепе. Написал статью для журнала. Благодаря ей потом получил нынешнюю работу. Честно, мне очень нравилось работать со всеми этими сокровищами. Нравилось играть хоть какую-то роль в том, что там делают. Как насчет еще одной статьи, которую можно напечатать, когда отсюда все вывезут, статьи о наследии Феликса Нидека? Ты бы хотела, чтобы я ее написал?
Она на мгновение задумалась, и ее глаза вдруг стали очень спокойными.
— Даже словами не выразить, как сильно.
Потрясающе, насколько ее это заинтересовало. Селеста всегда быстро перебивала его, стоило ему заговорить об археологии. «Я о том, Ройбен, куда тебя все это приведет, понимаешь? Что тебе толку со всех этих раскопок?»
— А ты никогда не хотел стать врачом, как твоя мать? — спросила Мерчент.
Ройбен рассмеялся.
— Я не могу запоминать научную информацию, — ответил он. — Могу цитировать Диккенса, Шекспира, Чосера, Стендаля, но если речь заходит о теории струн, «черных дырах» или ДНК, у меня в памяти ничего не удерживается. И не то чтобы я не пытался. Я просто не смог бы быть врачом. Кроме того, один раз в обморок упал от вида крови.
Мерчент засмеялась, но мягко, не обидно.
— Моя мама — хирург в травматологическом центре. Проводит по пять-шесть операций в день.
— И она была очень разочарована, конечно же, что ты не пошел в медицину.
— Слегка, меньше, чем по поводу старшего брата, Джима. То, что он стал священником, было для нее настоящим ударом. Конечно, мы католики, но есть некоторые вещи, о которых моя мать даже помыслить не может, поэтому у меня возникла некоторая теория, психологического толка, почему брат так поступил. Хотя дело не в этом, знаешь. Мой брат — отличный священник. Он служит в храме в Тендерлойн, и они там содержат столовую для бездомных. И работает он побольше, чем мама. Из всех людей, каких я знаю, они двое — самые работящие.
«А Селеста станет третьей в этой компании», — подумал Ройбен.
Они продолжали говорить про раскопки. Ройбен никогда не был силен в подробностях и не слишком углублялся в систематизацию найденных черепков, но с удовольствием узнавал новое. А сейчас ему очень хотелось поглядеть на глиняные таблички.
Они говорили и о другом. О «неудаче», как Мерчент назвала свои попытки наладить отношения с братьями, которых никогда не интересовали ни Феликс, ни дом, ни то, что осталось от Феликса.
— После того случая я не знала, что делать, — сказала Мерчент. Она встала и подошла к камину. Потыкала в угли кочергой, и пламя снова разгорелось. — Мальчишки уже сменили пять школ с пансионом. Всякий раз их выгоняли за выпивку. Выгоняли за наркотики. Выгоняли за продажу наркотиков.
Она вернулась к столу. Шаркая, вошла Фелис, неся еще одну бутылку с марочным вином.
Мерчент продолжала говорить, тихо, уверенно, на удивление, во всем доверяясь Ройбену.
— Думаю, они побывали во всех окрестных центрах реабилитации. И в парочке заграничных в придачу, — сказала она. — Они прекрасно знали, что надо сказать судье, чтобы их отправили в центр реабилитации. Что надо говорить врачам в центре. Просто поразительно, как им удавалось завоевать доверие врачей. И, конечно же, они до отказа наедались всех лекарств, до которых могли добраться, пока их не выставляли.
Внезапно она посмотрела на него.
— Ройбен, обещай, что никогда не напишешь об этом.
— Даже и не думай, — ответил он. — Но, Мерчент, не забывай, что большинству журналистов доверять нельзя. Ты же это понимаешь, так?
— Наверное.
— У меня в Беркли друг был, умер от передозировки. Тогда-то я и познакомился с Селестой, моей подругой. Он был ее братом. У него было все, буквально все, понимаешь, а он умер, как собака, в туалете в баре.
Иногда Ройбен задумывался, не получилось ли так, что именно смерть Вилли связала его и Селесту, по крайней мере на первых порах. Селеста перевелась из Беркли в юридический колледж в Стэнфорде и сразу же пошла работать в суд, как только получила диплом. Смерть Вилли придавала их отношениям некоторую тягостность, будто музыкальное сопровождение в минорном ключе.
— Нам сложно понять, как люди попадают на эту дорожку, — продолжил Ройбен. — Вилли был гением, но стал наркоманом. И остался им, в то время как остальные это дело бросили.
— Именно так. Я, наверное, могла бы сама попробовать все те же наркотики, что и мои братья. Но почему-то это не успокаивает.
— Согласен с тобой.
— Конечно, они взбесились, что все досталось мне. Но когда дядя Феликс пропал, они были еще маленькими детьми. Он бы мог изменить завещание, чтобы позаботиться о них, если бы вернулся.
— А разве от твоих родителей им денег не осталось?
— Осталось, уж точно. А еще от дедов и прадедов. Они их израсходовали с поразительной скоростью, устраивая вечеринки для сотен гостей, спонсируя рок-группы и таких же, как они, наркоманов, которым меньше повезло в жизни. Напивались, били машины, но всякий раз чудом оставались без единой царапинки. Но когда-нибудь они обязательно кого-нибудь убьют или сами убьются.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});