Но тут он заметил движение на противоположном склоне. Человек шесть индейцев медленно приближались к нему, поднимая ногами облачка пыли. Вот и прекрасно, подумал Кэрби, сейчас меня еще и прихлопнут за часы.
Он снял их и сунул в карман. Жаль, туда не втиснешь и башмаки. И сам не втиснешься. Может, предложить им сделку: они его отпускают, а он привозит им Инносента Сент-Майкла? Так они на всю жизнь обеспечили бы себя свиным салом.
Это были грубые на вид парни с полуприкрытыми глазами и сверкающими мачете. Они поднялись на верхушку холма, остановились напротив Кэрби и стали рассматривать его. Один из них произнес:
— Привет.
— Привет, — отозвался Кэрби.
— Славный денек.
— Если ты так считаешь…
— Сигаретку, а?
— Нет, спасибо.
— Да нет, это ты мне дай.
— О, извини. Не курю.
Казалось, индейцу вдруг стало тошно. Повернувшись, он заговорил со своими на незнакомом языке, и, похоже, всем им тоже стало тошно. Говоривший покачал головой и заявил:
— Уж чего-чего, а пару сигарет с янки всегда можно было стрясти. А теперь вы, кажись, все поголовно бросаете курить.
— Они небось вечно жить хотят, — рассудил другой индеец. Что это, скрытая угроза?
— У меня в самолете есть немного зелья, если хотите, — сказал Кэрби.
— И ты еще спрашиваешь! — Индеец перевел слова Кэрби остальным, и те заулыбались, но продолжали неподвижно стоять на месте. Это было странное зрелище: все равно как если бы улыбались деревья.
— А у нас в деревне найдется самогончик, — объявил переводчик. — Можно неплохо погудеть.
— Где же эта деревня? — спросил Кэрби, подумав, что можно было бы по суду требовать хотя бы выплаты ренты, если индейцы живут на его земле.
— Да там, — переводчик небрежно махнул мачете.
— А сколько у тебя навоза? — поинтересовался тот индеец, который, как показалось Кэрби, угрожал ему.
— Деревня большая? — осведомился Кэрби.
— Одиннадцать дворов, — серьезно ответил первый индеец, как будто Кэрби явился делать перепись населения.
— Тогда навоза хватит.
Индеец улыбнулся, показывая квадратики зубов.
— Меня зовут Томми Уотсон, — сказал он и протянул руку. Ту, что без мачете.
— Кэрби Гэлуэй.
— А это мой двоюродный брат Луз Коко. — Томми кивнул на второго индейца.
— Как поживаешь? — спросил Кэрби.
— Неплохо, — сказал Луз Коко.
Все спустились с холма, и Кэрби достал из кабины самолета два капроновых пакета.
— Бумаги на всех не хватит, — предупредил он.
— Ничего, возьмем у миссионера туалетную.
Индеец обратился к своим соплеменникам, и начались препирательства. Кэрби ждал, привалившись к самолету.
В языке кекчи много цокающих и утробных звуков, поэтому на слух он довольно груб, особенно когда индейцы спорят, кому из них отправляться в миссию за туалетной бумагой. Наконец двое признали поражение и, грустно оглядываясь, отправились вниз по склону. Кэрби присоединился к остальным. Они пошли через палимый солнцем холм, поднялись на следующий до середины склона и углубились в яркую зеленую рощицу, где по берегам быстрого прохладного ручейка стояли одиннадцать бревенчатых хижин.
— У вас даже вода есть, — сказал Кэрби. Они были уже далеко от его участка.
Томми удивленно взглянул на него.
— Так вот почему ты тут околачиваешься! Ты купил это болото?
— Ты хочешь сказать, пустыню.
— Ты еще не видел, что там в сезон дождей.
— Проклятье! Зараза! — воскликнул Кэрби.
Но у него не было времени жаловаться на судьбу: предстояло знакомство со всеми обитателями деревни. Их было меньше сотни, и никто не говорил по-английски, разве что несколько слов. Самогон хранился в разнообразных бутылях и кувшинах, а по вкусу напоминал нечто среднее между пивом и пятновыводителем. Деревня, как сообщил Томми, называлась Южная Абилена. Возможно, это соответствовало действительности. Обитатели в большинстве своем были робкого десятка, но приняли Кэрби достойно. Они даже развеселились, когда двое из соплеменников вернулись из миссии с рулонами туалетной бумаги и брошюрами, толкующими, что такое Святая Троица.
Жители деревни были потомками строителей храмов. По сравнению с той славной эпохой их связи с миром стали слабее. Теперь они возделывали землю и слонялись по джунглям, почти не соприкасаясь с веком нынешним. Такие маленькие деревушки были щедро разбросаны по центральноамериканским джунглям и равнинам, и их обитатели жили по старинке, практически не имея связи с бурлящей вокруг технологической цивилизацией. Они бросили воевать и возводить храмы, почти перестали на что-либо надеяться. Они просто старались выжить.
В Южной Абилене только двое бегло говорили по-английски, Томми и Луз. Как понял Кэрби, они были самыми большими знатоками цивилизованного мира и столь разительно отличались от своих собратьев, что Кэрби захотелось послушать историю их жизни. Однако они сперва потребовали, чтобы он рассказал им, как его угораздило купить тут землю.
— Участок мне с первого взгляда понравился, — сказал им Кэрби. — Сент-Майкл представлял владельца, какого-то крупного аристократа из Мексики. Из-за налогов тот не хотел брать закладную, а я был в состоянии уплатить наличными.
— Это такой самодовольный толстяк? — спросил Томми.
— Да, Инносент Сент-Майкл.
— Это была его собственная земля. Он много лет искал дурака, чтобы продать ее.
— Спасибо на добром слове, Томми.
— Стало быть, ты богач? — спросил Луз. — Ты можешь позволить себе ошибиться?
— Богатые люди не рискуют своими задницами и двадцатью годами тюряги, они не возят в Штаты зелье, — ответил Кэрби. — Этим я и заработал на землю. О, господи! — воскликнул он, вспомнив еще что-то.
— Что такое?
— Остаток денег я отдал за коров одному парню в Техасе.
Луз расхохотался. Томми попытался принять сочувствующий вид. Кэрби попыхтел трубкой с зельем и вдруг тоже засмеялся.
— В конце концов, я не такой умник, как мне казалось, — сказал он.
— А кто умник-то? — отвечал на это Томми. — Но все равно в жизни есть свои радости.
И они вволю вкусили от радостей жизни. Индейцы принесли разные диковинные блюда, сдобренные перцем и другой взрывчаткой. Самогон освежал горло. По радио передавали гватемальскую программу. Вскоре зашло солнце, и вечерний ветер ласково шептался с верхушками деревьев под журчание ручейка. Кое-кто пустился в пляс на неровной земле. Потом упала ночь, а с ней упали и обитатели деревушки. Оставшиеся на ногах развели костры, и в оранжевом свете засновали черные призраки. Селяне принялись переговариваться с ними на своем родном наречии. Кэрби лежал на остывающей земле, подсунув под голову перевернутый глиняный горшок и держа в руке полупустой кувшин. Он смотрел, как над его холмом всходит луна, а рядом, скрестив ноги, сидел Луз Коко и рассказывал историю своей жизни.
— Я был ребенком, когда моя мать спуталась с нефтяником, — говорил он, поплевывая в костер, который тоже усердно отплевывался головешками. — Оказалось, он не богатей, а простой геолог, которому было скучно одному в спальном мешке. Искал тут нефть для «Эссо».
— Так здесь есть нефть? — оживился Кэрби.
— Есть, а фига толку? Тут известняк, и она — в маленьких полостях. Добывать — себе дороже. В общем, мать прогнали из деревни, и мы поехали в Хьюстон.
— Погоди-ка, — оборвал его Кэрби. — Так сразу и прогнали?
— Здешние ослы, — Луз обвел жестом всю Южную Абилену, — жуть какой принципиальный народ.
— А, понимаю. Твоя мать и этот геолог…
— При живом папаше.
— И племя изгнало ее.
— Деревня прогнала ее. Она забрала с собой нас, ребятишек. Мне было девять, а Розите год. Это моя сестра, ты ее видел. Но мы не нашли того геолога, и мать пошла в услужение. Жили мы неплохо, росли вместе с хозяйскими детьми, Томми пару раз приезжал в гости. Он жил в Мэдисоне, в Висконсине, его старик работал в колледже. Он знал все про резьбу, древнее искусство и разные поделки. Читал про них лекции и… как это называется, когда человек говорит: это хорошая вещь, а это — дрянь?