Забравшись на высоту, они увидели внизу грязно-серую реку, вливавшуюся в долину. Это опять были немцы, и их снова было много, даже больше, чем тогда, под Туапсе.
— Вот хады, — с чувством сказал дядька Ковтун, сплевывая в пропасть. — К перевалам прут, сволочи. Чуют, что по побережью им не пройти, там их морская пехота в лепеху раскатает, так они на горы нацелились…
— Ну, в горах-то мы их запросто остановим, — легкомысленно сказал Антоха Бобров и тут же получил от командира затрещину.
— Остановил один такой! У германца для горной войны особые солдаты есть, не шелупонь зеленая. «Едельвейсы», слыхал?
— Нет, не слыхал, — скривился Антоха, потирая затылок. — Что еще за едельвейсы?
— По-нашему, горные егеря, — буркнул командир. — В Германии ж горы, поди тоже есть.
Далеко на севере поднимались к небу черные султаны дыма, оттуда доносились слабые отзвуки канонады — наши изо всех сил пытались остановить продвижение немцев к Большому Кавказскому хребту. Судя по вползавшей в долину дивизии — безуспешно.
Немцы шли споро — Леха прикинул, что у перевалов они окажутся самое позднее послезавтра.
— Надо наших предупредить, — сказал он. — Вон их сколько!
— Надо, — хмуро подтвердил дядька Ковтун. — Так что нечего тут рассиживаться, лезем в горы!
— А чего не по дороге? — спросил Антоха.
— А потому что на дороге нас сверху любой увидит, — непонятно ответил командир. — Как вот мы фрицев сейчас видим…
«Кто может нас сверху увидеть? — подумал тогда Леха. — Разве только свои?»
Но уже к вечеру он понял, как сильно ошибался.
Они пробирались по склону, прячась за стеной высоких сосен. Внезапно шедший впереди Ковтун остановился и обернулся, прижимая палец к губам.
— Ш-ш, люди внизу!
Осторожно приблизившись к командиру, Леха заглянул ему через плечо.
К склону ущелья прилепился с десяток домиков — обычный горный аул. Над крышами домов курился сизоватый дымок. Видны были маленькие фигурки людей, снующих между дворами.
— Гляди, что делают, — Ковтун выматерился сквозь зубы.
Леха присмотрелся. Пятеро или шестеро крохотных человечков стучали молотками, сколачивая что-то из длинных досок. Сначала ему показалось, что они строят забор или, может быть, лестницу, но постепенно он понял, что это было на самом деле.
Обитатели аула сколачивали длинные столы.
— Это… для кого? — дрогнувшим голосом спросил Максим Приходько.
— Не для тебя, — отрезал Ковтун. — Вон, видишь, кто там, в теньке прохлаждается?
Под старым раскидистым деревом сидели на деревянных скамьях трое солдат в странной, словно забрызганной пятнами грязи форме. Без головных уборов, светловолосые, они ничем не напоминали чернявых местных жителей.
— Немцы? — еще не веря глазам, проговорил Белоусов.
— Они самые, — командир скривился, будто раскусив гнилой орех. — Разведчики. Местные их как дорогих гостей принимают.
— Почему? — Леха, не отрываясь, смотрел вниз, на аул. В глубине души он надеялся, что это какая-то хитрость, и что сейчас горцы набросятся на наглых фашистов и скинут их в реку. — Это же предательство!
— А ты чего хотел? В горах много таких, кто ждет не дождется, чтобы немцы нас с Кавказа прогнали. Их деды против генерала Ермолова дрались, понял?
— Смерть гадам! — Приходько стащил с плеча винтовку.
— Дурак ты, — вздохнул дядька Ковтун. — Ну, положим, разведчиков мы перебьем. А сколько в ауле домов, ты считал? Двадцать с лишком. Это значит — двадцать головорезов, которые эти горы с малолетства знают. Они, чтобы перед фрицами выслужиться, будут нас ловить, пока не поймают. Надо тебе это?
Но Максим не успокоился.
— Что ж нам, как зайцам, по лесу бегать? Да казаки мы или нет? Неужели мы предателей не покарав, так уйдем? К тому же ты, дядька, один трех немцев положил, а нас вон пятеро!
Командир рассердился, вырвал у Максима винтовку.
— Олух царя небесного! Наша задача — до перевалов живыми добраться. Там мы нужнее, понял? А с предателями разобраться всегда успеем.
Аул обошли стороной, но на душе у всех было тяжко.
На ночь остановились в живописном ущелье над рекой Уллу-Муруджу. Костер из осторожности не разжигали, спали на мягких мхах под кучей лапника. Ночь выдалась холодная, из ущелья тянуло сыростью, и наутро самый младший боец, семнадцатилетний Вася Шумейко, едва сумел подняться на ноги. Его одолел кашель, который, как казалось Белоусову, разносился по всему ущелью. Из-за заболевшего Шумейко маленький отряд теперь полз по склону со скоростью черепахи.
— Вот что, — сказал Ковтун, — надо разделиться. Ты, Леха, и ты, Максим, идите вперед, а мы с Антоном и Васей следом.
— Зачем это, дядька?
— За тем, что хоть кто-то до перевала доберется, — хмуро ответил Ковтун.
И Белоусов с Приходько пошли. Вскоре они услышали внизу на дороге дробный топот копыт.
Всадник скакал на север, навстречу подползающей немецкой колонне. Был он явно из местных — в бурке и папахе из черного каракуля. Лицо свирепое, один глаз закрыт повязкой.
Приходько вскинул, было винтовку, но Леха остановил его.
— Погоди, Максим, мы ж не знаем, кто это и зачем!
Спустя еще полчаса показались новые гости — на этот раз с севера. Мужчина и женщина, оба верхом. Красивая блондинка в костюме для верховой езды и здоровенный, грузно сидящий в седле блондин в эсэсовской форме.
— Ну, сейчас даже не отговаривай! — Приходько лег в траву, поймал на мушку блондина и приготовился нажать спусковой крючок. На этот раз Леха и не думал мешать товарищу, но Максим почему-то не торопился стрелять.
Блондин вдруг повернулся и посмотрел прямо на них. Видеть их он, конечно, не мог — парней надежно скрывала высокая трава — но взгляд эсэсовца внимательно ощупывал склон, как будто немец знал, что там прячутся враги.
— Чего медлишь? — прошептал Леха.
— А вдруг за ними еще кто-то едет, — нерешительно пробормотал Приходько. — А сзади у нас дядька Ковтун с ребятами…
Женщина что-то сказала мужчине, тот покачал головой. Она рассмеялась и стукнула своего жеребца стеком. Мгновение — и всадница скрылась за соснами. Эсэсовец последовал за ней. Момент был упущен.
— Эх, Максим, — с досадой бросил Леха, — ты, видно, только на словах готов фрицев стрелять!
— Да я хотел, — оправдывался Приходько, — а потом этот как зыркнет, у меня палец словно одеревенел…
Но им неожиданно повезло — пройдя под возвышавшимся над ущельем утесом, похожим на гигантскую голову в остроконечном шлеме, парни увидели перед собой усыпанное валунами плато, полого поднимавшееся к югу. Там, у подножия отвесной скальной стены, виднелись две маленькие черные фигурки.
Остроглазый Леха вгляделся и удовлетворенно хмыкнул — всадники спешивались, устраиваясь на привал.
— Ну, — хлопнул он Максима по плечу, — наше счастье — не ушли они далеко! Давай, Максим, пробежимся налегке — пока они там отдыхают, мы к ним вон оттуда подберемся.
Бежать было трудно — узкая тропинка, по которой ходили, наверное, одни овцы, то и дело изгибалась, то ныряя вниз, то взбираясь на кручу. Подошвы скользили по гладким камням, ноги путались в петлях застлавших тропинку вьюнов. Но предвкушение близкой расправы с врагом придавало сил. Когда они добежали до нависавшего над рекой уступа, с которого лагерь немцев был виден как на ладони, Леха с удивлением обнаружил, что почти не запыхался.
На том берегу реки блондин-эсэсовец сосредоточенно помешивал что-то в котелке. Китель свой он снял, оставшись в одной рубашке с закатанными рукавами. Черный автомат лежал рядом на камнях.
Женщину Леха увидел не сразу, а увидев, очень удивился. Она зачем-то залезла под самый козырек высокой скалы и оказалась вне досягаемости прицельного выстрела. Ничего, подумал Белоусов, главное — уложить фашиста. А девка никуда не денется, не вечно же ей там висеть…
Они с Приходько залегли на уступе и навели обе винтовки на блондина.
— Ты, главное, не торопись, — прошептал Леха. — Стреляй ты первым, я вторым. Знаешь, как на охоте.
Белоусов тщательно прицелился. Широкая спина эсэсовца казалась отличной мишенью.
— Получай! — выкрикнул Максим, нажимая спусковой крючок.
При этом его локоть соскользнул с камня и слегка толкнул Белоусова под руку. Два выстрела грянули одновременно, и Леха сразу понял, что они промазали.
Эсэсовец с невероятной для его комплекции ловкостью прыгнул куда-то вбок, успев схватить в прыжке автомат. Над головами парней прогрохотала очередь.
Леха почувствовал жгучее разочарование. Еще несколько секунд назад он был уверен в том, что они уложат проклятого фашиста на месте! Если бы не неуклюжий Приходько!
А тот, похоже, даже не понял, что именно его оплошность спасла жизнь эсэсовцу.