Читать интересную книгу Незнакомки - Патрик Модиано

– Хочешь, я прочту тебе что-то очень красивое?

Меня крайне удивил этот вопрос. Он протянул руку к тумбочке и взял оттуда книгу с тем самым названием – «Как проходит время…».

– Это так прекрасно!.. Вот отрывок «Ночь в Толедо»…

И он принялся читать все тем же странным голосом не то врача, не то священника. Описание ночи любви, которую провела одна пара в номере гостиницы в Толедо. «Они лежат, прильнув друг к другу, обнаженные… в невинной прохладе сада, а там, за стеною, испанская ночь…»

Он продолжал чтение: «Тело юноши, стоящего перед своей добычей… Братская схватка…»

Я не выдержала и захохотала. Он удивленно воззрился на меня, разинув рот. Положил книгу между нами. Внезапно его лицо окаменело, губы плотно сжались и стали еще тоньше обычного. А я все хохотала и никак не могла остановиться.

– Убирайся отсюда, замарашка!

Он употребил это смешное старозаветное слово, наверняка желая унизить меня. Я встала, на минуту задержалась у двери. Посмотрела прямо ему в глаза, и он так и не смог заставить меня отвести взгляд. Его губы сжались еще плотнее. Похоже, он собирался обругать меня этим своим фальцетом. Или женским голосом, похожим на материнский. Или просто зашипеть, как змея.

* * *

В те летние дни и вечера, когда тетка предоставляла мне свободу – это бывало два раза в неделю, – я ездила на автобусе в Анси. Остановка находилась там же, у большого платана, только через улицу, не доезжая церкви. До чего же приятно было ехать в обратную сторону от пансиона! Я выходила не на конечной остановке, а раньше. У «Казино».

Там я встречалась с Сильви, моей подружкой по пансиону. Мы назначали встречи в кафе «Ле Реган», с правой стороны, за улицей Пакье. Сильви была на два года старше меня. Она ушла из пансиона после рождественских каникул, и, поскольку она умела печатать, ее взяли в префектуру на скромную должность машинистки. Летом, когда мы с ней ходили в кино на девятичасовой сеанс, я ночевала у нее дома. Тетка разрешала – с условием, что я вернусь в Верье-дю-Лак на следующее утро, ровно в семь часов, чтобы работать на виллах. Это у нее было святое.

Мы с Сильви болтались по улицам, по магазинам, ходили на пляжи Маркизатов. Часов в шесть вечера шли пить аперитивы на террасе «Таверны» под аркадами или в кафе «Казино». Самое приятное в это время дня было сознание, что впереди еще целый вечер до полуночи.

К концу дня перед ужином в «Таверне» собиралось много народа. Большей частью молодые люди и девушки, постарше нас, возвращавшиеся из спортклуба. Они заказывали аперитивы и какие-то мудреные коктейли. Другие останавливали свои открытые машины у края террасы и, не выходя, пили виски или апельсиновый сок, забравшись на спинки сидений. Парни за соседними столиками улыбались нам. Сильви была светлая блондинка, я – жгучая брюнетка, но глаза у нас были одинаково голубые. И еще я была, как сказал тот адвокат, «чертовски свеженькая»; правда, эти слова не внушали мне особой уверенности в себе.

Они приглашали нас к себе за стол. Иногда там сидело человек пять, иногда десять; некоторые были лет на двадцать старше нас. Со временем я познакомилась с ними со всеми… Жак, по прозвищу Маркиз, рослый блондин в черных очках; Пьер Фурнье, который прогуливал на поводке абиссинского кота и щеголял тростью с набалдашником; черноволосая Доминика – эта шествовала под аркадами с высокомерно-холодным видом, подняв воротник черной кожаной куртки. Говорили, что она ведет «богемную» жизнь в Женеве… Зази, Помпен Лаворель, белокурая Рози. Клод Брен и Пауло Эрвье; однажды вечером они повели нас в кино на «Прекрасную американку», фильм, который им жутко нравился и который они знали наизусть, так как, по их словам, видели его «пятьдесят три раза»… И множество других, чьи имена я уже и не помню. Но мы с Сильви слегка дичились их. И чаще всего сидели вдвоем, на отшибе. Сильви посвящала меня в свои планы. Она не желала оставаться в этих краях. Рассчитывала найти работу в Париже. Один из кузенов ее отца держал там кафе в квартале Вожирар. Это название – Вожирар – пробуждало во мне какие-то неясные мечты.

Ну а я? Сильви спрашивала, долго ли я еще пробуду в пансионе. Я очень надеялась, что нет. Мне хотелось работать, как она, в префектуре и больше не зависеть от тетки. Мы строили всякие планы. На будущий год Сильви что-нибудь придумает, чтобы вырваться в Париж. Снимет там комнату, и тогда я тоже приеду к ней, в квартал под названием Вожирар.

Мы, конечно, могли проводить вечера в компании тех, кто посещал «Таверну», – эти парни охотно приглашали бы нас в рестораны ужинать с ними, а то и в ночные кабаре Женевы. Но мы предпочитали общаться между собой.

Сильви была намного рассудительней меня. Она хотела только одного – уехать и устроиться на хорошую работу в квартале Вожирар. Я же говорила ей, что стремлюсь в Париж только ради одного – чтобы встретить там свою ВЕЛИКУЮ ЛЮБОВЬ. Здесь мне ее никогда не найти. Это ее смешило.

В девять часов мы шли в кино. То в «Сплендид», то в «Голливуд» на улицу Соммелье. А иногда и в другие кинотеатры, где билеты стоили чуть дороже, – в «Казино» или «Вокс» рядом с «Таверной». В перерывах мы покупали себе эскимо. Свои велосипеды мы оставляли в начале бульвара Пакье, прислонив их к дереву. В полночь все уже затихало. Мы неторопливо катили бок о бок к дому Сильви, вдоль берега озера, под покровом листвы проспекта Альбиньи.

* * *

То воскресенье в конце сентября, последнее перед началом учебного года, показалось мне особенно угнетающим. Я ждала автобус. Мне пришлось ехать в пансион раньше обычного, в четыре часа, чтобы успеть к вечерней мессе.

Ночью, лежа в дортуаре, я никак не могла заснуть. Я уже отвыкла ложиться так рано. Сон пришел ко мне только в два или три часа ночи, да и то я время от времени вздрагивала и просыпалась, не понимая, где я и что я, под мертвенно-синим светом ночников.

В классе никто так и не сел рядом со мной, на пустующее место белокурой девочки из Крюзейя. Но я была рада этому. Снова я носила в кармане тюбик имменоктала. Все два месяца каникул, проведенных у тетки, я прятала его в тумбочке, засунув поглубже в ящик. Теперь все вернулось на прежнюю стезю. Но произошла странная вещь. Шел октябрь месяц, и вдруг я обнаружила, что не нуждаюсь даже в этом тюбике имменоктала, чтобы стойко держаться. Я аккуратно соблюдала дисциплину. Дортуар, класс, рабочая комната, школьный двор, столовая, часовня. Все это существовало тут, рядом, но совершенно не затрагивало меня. Я мысленно отсутствовала. Мне чудилось, будто я слушаю заезженную пластинку. И делала крошечное усилие, чтобы слушать эту надоевшую музыку и дальше, зная: скоро мои мучения кончатся.

Сестры-монахини заметили эту перемену. Я им улыбалась, но не слушала их. Однажды утром я вышла умываться совершенно голая, потом прошлась в таком виде через весь дортуар и легла на кровать. Будь у меня при себе пачка сигарет, я бы, пожалуй, так, лежа, и закурила, устремив взор в потолок. Сестры и воспитанницы изумленно таращились на меня. Хоть на минутку, но я развлеклась.

Настоятельница сделала мне выговор. Я стояла и улыбалась. Она возмутилась:

– Очнитесь наконец! Вы даже не слышите, что я говорю!

Мне показалось, что она сейчас схватит меня за плечи и начнет трясти, как будто хочет разбудить. А я была так далеко… Где уж мне было услышать ее.

* * *

За несколько дней каникул, на День Всех Святых, я еще больше отдалилась от всего, что составляло мою жизнь в пансионе. Мне даже чудилось, что я и вовсе не возвращалась туда к началу учебного года, а прислала вместо себя своего двойника.

В полдень я ждала Сильви около префектуры. Мы шли в «Ле Реган» съесть по сандвичу. И опять строили планы на будущее, мечтали о Вожираре. Сильви явно дивилась тому, что я не учитываю в этих планах пансион, а я не смела признаться ей, что мысленно давно уже распрощалась с ним.

В два часа я провожала ее до префектуры, и мы договаривались о вечерней встрече. Чтобы, как и летом, сходить в кино.

Оставшись одна, я брела по проспекту Альбиньи, не зная, куда себя девать, как убить время. Кроме Сильви, мне не с кем было поговорить по душам. Я думала об отце. В Анси жил один человек, хорошо знавший его, – некий Боб Брюн; он держал кафе напротив почты. Я видела его только однажды, когда мне было двенадцать лет. Меня тогда срочно отправили в больницу с острым приступом аппендицита. Там мне сделали операцию, и я провела в этой клинике неделю. В день выписки за мной пришел тот самый Боб Брюн; он отнесся ко мне, словно к родной дочери. Я видела, что он подписал какие-то бумаги в администрации и заплатил деньги. Лишь позже я поняла, что моя мать и ее муж из скупости попросили Боба Брюна забрать меня из больницы, а заодно и оплатить операцию. Мне до сих пор стыдно за них и за себя.

В пятницу, на День Всех Святых, я с бьющимся сердцем пошла на Королевскую улицу. Долго топталась у почты, потом наконец собралась с духом и вошла.