— Скажи-ка и моей жене то, что сказал мне, — заявил Эдгар. — Это может ее утешить. Все эти четыре года она горюет о девочке.
Он ввел меня в свою хибарку с одной-единственной комнатой, разделенной посередине надвое — на жилую и спальную части. Эдгар подтолкнул меня, и я повторил то, что прочел по палочкам, жене Эдгара — Джудит. Бедная женщина как-то сразу уверовала в мое толкование и робко спросила, не хочу ли я поесть по-человечески. Я понял — она считает, что муж ее обращается со мной слишком плохо. Однако ненависть Эдгара была вполне объяснима — он-то думал, что я дан, из тех разбойников, что похитили его дочь и искалечили сына.
А Эдгар, очевидно, решил проверить меня.
— Так откуда ты, говоришь, приехал? — вдруг спросил он.
— Из Исландии, а туда — из Гренландии.
— Но речь-то у тебя данская.
— Те же слова, это правда, — объяснил я, — но произношу я их по-другому, а некоторые слова в ходу только в Исландии. А вообще-то наше наречие похоже на твое, саксонское. Ты ведь наверняка заметил, что чужаки из других частей Англии говорят по-саксонски иначе, и некоторые слова тебе и вовсе непонятны.
— Докажи мне, что ты приехал из этого другого места, из этой Гренландии или как там ее.
— Не знаю, как я могу это доказать.
Эдгар задумался, а потом вдруг сказал:
— Кречет! Ты говоришь, будто приехал оттуда, где эта птица селится и выращивает потомство. А я знаю, что гнездится она не в стране данов, а где-то гораздо дальше. Значит, если ты и впрямь из тех краев, об этой птице и ее привычках ты должен знать все.
— Что я должен рассказать? — спросил я.
Он хитро прищурился.
— Скажи-ка мне вот что: кречет — это сокол башни или сокол руки?
Я понятия не имел, о чем он говорит, и видя мое недоумение, он восторжествовал.
— Так я и думал. Ничего ты о них не знаешь.
— Нет, — возразил я. — Просто мне не понятен твой вопрос. Однако я могу узнать кречета по тому, как он охотится.
— Ну-ка, ну-ка, расскажи.
— В Гренландии мне доводилось видеть, как охотится сокол — он слетает с утесов и выбирает какое-нибудь удобное место на верещатнике, какую-нибудь скалу повыше или гребень горы. Там он сидит и высматривает добычу. Сокол ищет жертву, птицу, ну, скажем rjúpa, это что-то вроде вашей серой куропатки. Завидев rjúpa, он снимается с места и со страшной скоростью летит низко над землей, все быстрее и быстрее, а потом ударяет rjúpa, и она замертво падает на землю.
— А в последний момент перед тем, как ударить, что он делает? — спросил Эдгар.
— Сокол вдруг резко набирает высоту и сверху бросается на свою жертву.
— Верно, — заявил Эдгар, наконец убежденный. — Именно так делает кречет, и вот почему он может быть и соколом башни и соколом руки — немногие ловчие птицы способны на это.
— Я так и не понял, что ты имеешь в виду, — сказал я. — Что значит «птица башни»?
— Так мы называем птицу, которая взмывает вверх и выжидает, как мы говорим. Реет в небе над хозяином, выжидая нужного момента, а потом бросается вниз на жертву. Так охотится сапсан, но и кречета, если потрудиться, можно научить тому же. Сокол руки — это такой, которого несут на руке или на запястье во время охоты, и его подбрасывают с руки вверх, чтобы он выследил добычу.
Так познания в привычках диких кречетов и искусстве гадания спасли меня от суровых испытаний этой пагубной псарней. Впрочем, недели две спустя Эдгар признался, что вовсе не собирался оставить меня на псарне до скончания века, ибо сразу понял, что псарь из меня все равно не получится.
— Имей в виду, я никогда не пойму человека, который не умеет ладить с собаками, — добавил он. — В этом есть что-то ненормальное.
— Они сильно воняют, — заметил я. — Сколько дней я отмывался от этой вони. Но больше всего меня удивляет, отчего это англичане так любят своих собак. Только о них и говорят. Порой кажется, что собаки им дороже собственных детей.
— Не только англичане, — сказал Эдгар. — Эта свора принадлежит Кнуту, и когда он приезжает сюда, половина его друзей-данов привозит с собой своих собак, которых они прибавляют к этой своре. И это только мешает делу, потому что собаки начинают грызться друг с другом.
— Точно, — заметил я. — Что саксы, что даны — все будто теряют рассудок, когда речь идет о собаках. А мы в Гренландии, бывало, в голод их ели.
К тому времени, когда случился этот разговор, я уже стал домочадцем Эдгара. Мне выделили в хибарке угол, где я повесил свою суму и устроил постель, а Джудит, доверчивая в той же мере, в какой поначалу был подозрителен ее муж, баловала меня, как если бы я был ее любимым племянником, и выуживала лучшие кусочки мяса из горшка, постоянно кипевшего над кухонным очагом. Редко когда меня кормили так хорошо. Эдгар имел должность важную — был королевским егерем, ответственным за устройство охот, когда сюда приезжал гостить Кнут. При этом побочным и весьма прибыльным делом Эдгара была незаконная охота. Он тайком ставил силки на мелкую дичь — зайцы были его излюбленной добычей, — и когда перед самым рассветом он, промокший от росы, возвращался в хибарку, в руке у него всегда болталась парочка упитанных зайцев.
Весна перешла в лето, и тут-то я понял, что оказался в наилучшем положении. Июль — месяц голодный, урожай еще не собран, и обычные люди метут по сусекам и закромам, едят жесткий крошащийся хлеб из отрубей, плевел и молотого гороха. Но семейный котел в доме Эдгара всегда был полон, и с приближением охотничьего сезона Эдгар стал брать меня с собой в лес выслеживать добычу для большой охоты — красного оленя. Вот где Эдгар являл себя во всей красе — спокойный, уверенный и готовый наставлять меня. В этом он походил на Херфида, открывшего мне секреты ремесла скальда, или на ирландских монахов, учивших меня французскому, латыни и греческому, письму и чтению на чужих языках, а еще — на Транда, моего исландского наставника в волшбе и в таинствах исконной веры.
Эдгар брал меня с собой, и мы сторожко пробирались по оленьим тропам через дубравы, березняки и мелколесье из ольхи и ясеня. Он научил меня определять размеры оленя по размеру следов копыт, и шел ли олень шагом, скакал ли или бежал трусцой. Найдя же оленя, достаточно крупного, чтобы охотиться на него с королевской сворой, мы снова и снова возвращались к нему, чтобы заметить обычные места его кормежки, и наблюдали за его повседневными занятиями.
— Гляди внимательно, — говорил мне Эдгар, раздвигая куст. — Вот здесь он спал прошлой ночью. Видишь, как примята трава и кустики. А вот следы коленей на земле, когда он на рассвете встал на ноги. Крупный зверь, да, видать, двенадцать отростков на рогах, королевский зверь… И — отъевшийся, — добавил он, расковыривая кучку оленьего навоза. — Он высокий, этот олень, и высоко держит голову. Вот здесь его рога оставили метку на дереве, когда он шел мимо.