Читать интересную книгу Первый визит сатаны - Анатолий Афанасьев

Спор был меж ними старый, бесплодный, и неизвестно зачем Петр Харитонович возразил:

— Не для всех женщина — просто животное. Некоторые видят в ней человека.

— Брось, Петя, брось, это ты свою слабость оправдываешь. В женщине человеческого столько же, сколько в курице полета. Не нами придумано, народ определил. Народу надо доверять. Он в целом умнее нас с тобой.

Задумчивый, присмиренный вернулся домой Петр Харитонович. Дома было хорошо. Из кухни пахло мясной стряпней. Алеша заперся в своей комнате и сидел там тихо, как мышь. Последнее время он много читал.

— Умывайся, — сказала Елена, — сейчас будем ужинать.

Ванную, как и всю квартиру, Елена содержала в безукоризненном порядке: с полочек улыбались многочисленные бутылочки, пузырьки с лосьонами, кремами, нежил взор голубоватый отсвет кафеля. Петр Харитонович ополоснул руки, умаслил кожу женьшеневым бальзамом.

Сев за стол, улыбнулся жене:

— Мне сегодня Василек в бане сказал, что я у тебя под каблуком. А ты как считаешь?

Елена подала ему жаркое, пододвинула поближе хлеб, салат на фаянсовом блюде. При этом вид у нее был сумрачный. Она всегда и все делала сосредоточенно, будто совершала жертвоприношение. За много лет совместного проживания не было случая, чтобы она не спросила у мужа перед сном, почистил ли он зубы.

Слегка обескураженный ее молчанием, Петр Харитонович развил тему:

— Все-таки в чем-то, как все бабники, он ущемленный человек, ты не находишь? Обделенный чем-то. Отношения мужчины и женщины низводят до скотского уровня. А как же, я его спрашиваю, любовь? Тонкие чувства?

Проходили годы, а желание казаться при жене поумнее, поосновательнее никогда не покидало Петра Харитоновича.

Она смотрела на него с холодным, жестким любопытством.

— Тебя действительно волнует, кто у кого под каблуком?

— Да нет, это я к слову. По-моему, лишь бы люди любили друг друга, все остальное ерунда.

— Да, ты прав. Но нас трое.

— Что ты хочешь сказать?

— Нас трое, и мы оба с тобой под каблуком у Алеши. Это тоже, возможно, ерунда, если бы не одно обстоятельство. Хочешь знать какое?

— Какое?

— Он нас с тобой давно за людей не считает. Мы для него нечто вроде… вроде… прислуги. Или хуже того, быдло, чернь.

— Ну зачем ты так? — Петр Харитонович с удовольствием разжевал и проглотил сочный кусок горячего мяса. Запил стаканчиком «Боржоми». Он не принимал близко к сердцу заскоки сына. Ну да, Алеша бывает заносчив, скрытен, бывает и хамоват — это все брожение молодости. Пройдет.

— Он меня сегодня по-настоящему напугал, — сказала Елена.

— Чем?

Оказалось, ничего особенного: послал мать на три буквы.

— То есть как?

— А так. Я спросила, почему он вечно молчит, дичится, ну, он и отправил.

Елена рассказала о печальном происшествии без обиды, скорее, с недоумением, и это было правильно: зачем раздувать из мухи слона. К сожалению, и оставить инцидент без последствий было бы непедагогично. Оба это понимали. Петр Харитонович вздохнул, отставил подальше тарелку.

— Что ж, зови мерзавца.

— Только держи себя в руках.

Сын встал в проеме кухонной двери, поощрительно глядел сверху вниз на отца с матерью. Был он красив, светел, своенравен — в небрежной позе бездна очарования. В кого он только уродился, вот бы что хотелось знать.

— Значит, что же, сынок, — сиротливо осведомился Петр Харитонович, — скоро будешь нас с матерью поколачивать? Или только пока матерком пулять?

Алеша смешливо фыркнул:

— Прости, мамочка, я погорячился!

— Ну, конечно, мать простит. Сунул ее носом в дерьмо, зато извинился. Спасибо, не убил. У тебя это с детства отлично получается: нагадить и тут же извиниться, как ни в чем не бывало. Но ты уже не ребенок, спрос с тебя другой. Взрослый человек несет ответственность не только за свои поступки, но и за слова. Да как у тебя язык повернулся! Она не только твоя мать, она женщина. Ты посмотри на нее! Я пришел, на ней лица нет. Она всю жизнь тебе лучший кусок отдавала — для чего? Чтобы ты ее вот так отблагодарил?

Алешино лицо налилось сизой бледностью, но Петр Харитонович не придал этому значения, уж больно складным выходило наставление.

— Только последний негодяй может себе позволить так разговаривать с родной матерью. Ты хоть понимаешь, что такое мать? Или для тебя это слово — пустой звук? Вообще, есть ли для тебя что-нибудь святое?

У Алеши губы запрыгали, глаза сделались совершенно прозрачны.

— Хватит вонять, папочка! Ты не в казарме.

Кощунственный смысл сыновней реплики не сразу дошел до сознания Петра Харитоновича, но, поняв, он отреагировал по-гвардейски. Откуда былая удаль вернулась. Взвился над столом, метнулся к обидчику, норовя оплеухой заткнуть подлый рот. Однако и тут Алеша его опередил. Худыми руками, точно шлангами, обхватил, стиснул, сдавил туловище отца. Тому и не ворохнуться. Они были одного роста, их лица в безумии, глаза сдвинулись вплотную. Горячечным шепотком, настоянным на молочном запахе, Алеша предупредил:

— Уймись, папочка! Худо будет!

Елена издала какой-то щенячий стон. У Петра Харитоновича, впервые за всю свою нормальную жизнь так бесповоротно и окончательно униженного, вероятно, хватило бы сил разомкнуть дерзкую хватку сына, но странная, вязкая слабость, будто мозговой паралич, сковала его мышцы.

Алеша, увидя, что опасность сиюминутной расправы ему не грозит, с улыбкой отпустил отца.

— Меня нельзя бить, папочка!

Петр Харитонович опять склонился над столом. Перед ним янтарно светился чай в фарфоровой чашке с голубыми разводами. Дыхание возвращалось в грудь мелкими порциями. Как бы пробуя заново голос, процедил:

— Убирайся из дома, подонок!

Елена вскрикнула:

— Ты что, Петр! Опомнись!

С той же приклеенной к губам нечистой улыбкой Алеша ушел с кухни. На сборы ему понадобилось десять минут. Сложил в рюкзачок самое необходимое из одежды, пару книг.

Деньжат у него было припасено около трехсот рублей. В коридоре наткнулся на мать.

— Не смей уходить, Алешка! Слышишь? Не смей!

— Это все колеса, мамочка. Этот тип остынет, и я вернусь.

— Куда ты?

— Неважно. Не пропаду.

Он отстранил мать таким движением, как отодвигают ветку в лесу, нависшую над тропой. Хлопнул дверью, исчез. На кухне сидел, будто в забытьи, Петр Харитонович, постаревший, грузный.

— Что ты наделал, Петя, что наделал!

— У него в глазах мрак. Кого мы родили, мать? Кого произвели? Зачем вообще живем, ответь мне, пожалуйста?

7

На перрон Ростовского вокзала Алеша Михайлов ступил поутру в последний день апреля. Настроение у него было прескверное. Его вели, как окуня на крючке. Конечно, это тот турецкий паша, у которого он побывал в гостях на Садовом кольце. Понять его можно. Статуэтку он ему сунул сгоряча, рассчитывал, пацан от радости одуреет, оробеет, слюни распустит — и бери его голеньким. Сука линялая, не на того напал.

Алеша самодовольно потер переносицу. Все-таки вовремя он рванул из Москвы. Лучше в сторонке переждать, пока все успокоится. Какие бы длинные ручищи ни отросли у турка, не семиглазый же он, чтобы повсюду его высмотреть. С экзаменами только непонятно как быть. Того гляди аттестат накроется. Тогда прощай университет. Придется остаток жизни прозябать в невежестве.

Из ближайшего автомата дозвонился Асе. Узнав его голос, она умолкла, точно померла.

— Не рада, что ли? — спросил он. — А я ведь потрахаться приехал.

— Ты с ума сошел! — сказала она после огромной паузы.

— Отец выгнал из дома за разврат, — счел нужным пояснить Алеша. — Не дал доучиться. Все гонят, все клянут, мучителей толпа. Куда деваться? Только к любимой женщине.

— Ты мою тетку не видел. Если она нас засечет, обоим крышка.

— А где она сейчас?

— В магазин ушла…

Ася велела ждать ее через час у входа в центральный парк. Он позавтракал в укромном шалманчике на улице Энгельса; съел бутерброд с сыром и выпил стакан кофе. Погулял по утреннему городу. Ростов ему понравился. С колоннами голых каштанов вдоль мощенных камнем улочек Ростов напоминал большого, неухоженного ребенка-сироту. Прохожие странно улыбались, словно каждый готов был признать в нем родственника. Красивых девушек почти не было.

Центральный парк, как и в Москве, назывался, разумеется, именем Горького. Революционная фантазия никогда не мудрствовала.

Ася опоздала минут на пятнадцать, примчалась похожая на укоризну, с растрепанными волосами, с химическим блеском глаз. С размаху кинулась ему на грудь. Пролепетала по-киношному:

— Любишь?! Любишь?!

— Как же не любить, — солидно отозвался Алеша. — Черта полюбишь, когда за тобой бандиты гонятся.

На скамеечке в садовой аллейке они обсудили, что им дальше делать. Ася пугала его теткой, но тетки он не боялся. Он признался, что влип в неприятную историю: чем-то досадил могущественному боссу подпольного мира, которого зовут Елизар Суренович. Чем-то не угодил, хотя сначала тот подарил ему драгоценную статуэтку, которой не меньше ста тысяч. Теперь он богатый человек, но с тех пор, как не угодил боссу, его преследуют неудачи. Его выследил премерзейший старикашка, похожий на клопа, и навел на него Федора Кузьмича. Тот приходил к нему с топором, но, слава Богу, дома не застал. Теперь у него вся жизнь поломанная. Школу не кончил, аттестат псу под хвост, и из родительского дома изгнан. Ни одной родной души у него в мире не осталось, кроме Аси. Ася не знала, чему верить, чему нет, и сердечко ее колотилось в груди заунывно. Она уже договорилась с подругой, что сегодня он переночует у нее, дальше видно будет. Эта ее подруга живет вдвоем с глухой бабкой. Пару дней Алеша там, во всяком случае, вполне перекантуется. Подруга торговала зеленью на базаре, и было ей пятьдесят лет.