Читать интересную книгу Журнал «Вокруг Света» №06 за 1986 год - Вокруг Света

В доме Якимова я провел целые сутки. Но вот редкие лиственницы стройные березы, коптильня, навес над кухней и покосившийся сруб самого якимовского дома остались позади. Моросит мелкий надоедливый дождь. К «половинке» — избушке на полпути между монтерскими пунктами — мы приходим промокшими до нитки. Но не сушимся, а греемся чаем и снова уходим в наполненное влагой пространство. Семен показывает приметы старого пути: истертые сотнями ног булыжники тщательно уложены над крутояром Алдомы неистово шумящей внизу и все убыстряющей свой бег. Всматриваемся в затянутую дождем просеку ожидая оговоренной ранее встречи с монтером 70-го километра эвенком Афанасием Боголюбским. На бывшей Джугджурской станции, ближе к перевалу, живет он с малолетним сынишкой и престарелой матерью. Там же живет и семья второго монтера татарина Равиля Хайруллина.

— А вот и Афоня,— прерывает мои раздумья Якимов. И я вижу скуластого человека небогатырского сложения, быстрого и легкого. Для «смены караула» посидели на упавшем стволе лиственницы. Дождь все моросил, и совсем промокшими пришли мы в зимовье Афанасия. Горячий свежий чай, уютные, застланные шкурами оленя полати.

— Может, переждем, заночуем? — испытывает меня Афанасий.

— Нет, нет, только вперед,— бодрюсь я.

Сквозь сетку дождя мы оглядели уютное пристанище. Я видел, как маялись с тоски привязанные рядом с избой собаки. Афанасий, словно отбиваясь от дождя, начал быстро говорить, рассказывать очередную историю. Нет, историей это назвать нельзя. Это была трагедия. На глазах у Афанасия и его сестры медведем был убит их отец. Язык не поворачивается сказать: был задран. Но это так. Как же надо слиться с тайгой, с этим знакомым с пеленок образом опасности, чтобы так спокойно об этом говорить! И только теперь я бросил взгляд на одностволку на плече Афанасия, обращенную дулом к земле по случаю дождя. Тонкий ствол подтверждал мое первоначальное мнение об этом ружьишке. Перехватив мой взгляд, Афоня заговорил с хитринкой:

— Для бодрости духа. Положено. Попугаем, если что... Балуют косолапые. На «половинке» нашкодит, запах круп и сгущенки узнает — вот и тянет носом. Когда столб или провода меняешь, норовит из кедрача выйти, познакомиться. Бывает, на столб лезешь... с ружьем. Попугаешь с верхушки — для него, видно, как гром небесный,— отстанет...

Часов через пять после двух переправ мы поднялись на наледь и зашагали по гулким пустотам к видневшимся домам. Безлесные альпийские пики, сиреневые пирамиды отрогов Джугджура... и штабеля дров у свежесрубленной бани. «Ах, хитрец Семен. Наговорил по связи Равилю про мою слабость к бане»,— думаю про себя. Равиль потрясает вениками из бледно-зеленой листвянки, хлопочет с едой жена Люба, лишь малолетние Зоя и Денис продолжают играть на траве...

Равиль подвел меня к краю обширной поляны. Когда-то здесь стояли срубы Джугджурской станции Аянского тракта.

— Вон старая дорога,— показывает Равиль на приречную терраску.

Она идет к более пологому перевалу, чем Казенный, через который мы пойдем. Значит, вот как все это выглядит... Я вспоминаю, что в конце XIX века здесь работала экспедиция дорожного техника Сикорского. Тогда «вследствие крутых высот и обрывов» строительство «колесного пути» признали невозможным. Но странно, вслед за Сикорским здесь побывал неугомонный исследователь А. М. Сибиряков. В сопровождении местного «оленщика» Василия Карамзина он осматривал самый пологий перевал Мокоты-Тангу и нашел его пригодным для строительства через перевал... узкоколейной железной дороги. Интересно, что было бы? Но в том же, 1893 году Сибиряков внезапно скончался в Иркутске...

Наутро стылая красота горного ландшафта забирается куда-то в самую глубь сердца. Крадучись, словно боясь спугнуть все это, мы тихо уходим, притворив скрипучую дверь. Тропой, бегущей поначалу вниз, спускаемся к Алдоме. Несмотря на ранний час, солнце сразу принялось печь спину. С росистых кустов, заглушивших тропу, слетали выводки дикуш и рябчиков. Тропа вдруг круто забрала вверх. Алдома на глазах таяла, превращаясь в малую речку, а бешеные ее притоки все чаще преграждали наш путь. Горы надвигались на нас слепящими белыми склонами.

— Еще часа два, и покажется седло перевала.— Похоже, Равиль и сам волнуется. Сколько говорено, и все о перевале. Равиль в полной экипировке. Он по-хозяйски примечает, что, где и как лежит. Ведь это его участок, и каждый из шести сотен столбов требует хотя бы беглого взгляда. Что уж говорить об аварийной замене проводов и столбов: ветры, лавины, мороз и мерзлота курочат, выворачивают, сваливают столбы. Чтобы «лечить» их да и линию вообще, надо много всякого добра перенести на своих плечах. Бензопила, лопаты, ломы. А буравы, изоляторы, крючья! И просеку эту надо чистить, вырубать всю тянущуюся к солнцу поросль.

На «половинке», у последнего ручья — уже было не понять, где Алдома, а где ее приток,— мы передохнули. Платки, снятые с головы — загрубевшие от пота, просоленные,— постирали в ледяной воде. Теперь они болтались на ветру. Мы смотрим на перевал, подняв головы.

Удобная, хоть и идущая в гору, тропа вдруг обрывается. Камни с выжженным солнцем мохом закачались под ногами. Ступаем на осыпь. Очажки стланика сдерживают как-то эти каменные реки, и тропа вьется между зарослей, неимоверно петляя. Седло перевала с обширным снежником, наконец, непрерывно маячит в поле зрения. Я вдруг отметил, что исчезли столбы. Вместо них между камней змейкой вьется кабель. Видимо, столбам тут не устоять!

Камни под ногами задвигались. Платок, повязанный над глазами, становится мокрым. Сухость во рту. Предательская слабость в ногах, онемевшие плечи и гулкое разросшееся сердце. Можно ли любоваться открывшейся панорамой?..

— Стой! — кричу я Равилю.

Он гремит камнями где-то далеко вверху. Я размахиваю фотокамерой. Кажется, подействовало. Нетерпеливый Равиль останавливается, придерживая собаку. Охотно терпит мои манипуляции с перемоткой пленки. Потом осторожно спускается и забрасывает мой рюкзак к себе на спину. Теперь мне удается как следует рассмотреть самое трудное место. Отрабатывая передышку, я снимаю все подряд и полноценно ощущаю подъем на перевал: оглядываюсь, выбирая новую точку для съемки...

На седле перевала сразу видно, что ходят здесь не только монтеры телефонной линии. Вот на осыпи камней красуется пирамида, украшенная блестящим шаром из титана.

— Это память о писателе Федосееве,— поясняет Равиль.— Оставили туристы из Комсомольска-на-Амуре.

Отсюда далеко видны гольцы соседних горных систем. На них когда-то ставил астропункты неутомимый геодезист и романтик Григорий Анисимович Федосеев. Где-то здесь шагали герои его книг «Тропою испытаний» и «Смерть меня подождет».

Потом был подъем на один из гольцов, составляющих седло перевала, и я воочию увидел то, к чему так долго стремился. Вся горная страна под названием Джугджур просматривалась неоглядно далеко. Она протянулась на полтысячи километров у самого берега Охотского моря. С высоты полутора километров я пытался высмотреть на востоке синеву моря. Но тщетно. Над морем висела пелена тумана. Но не высотой примечательны эти горы. Сама по себе удаленность их от жилых мест, первозданность и нехоженность этой земли — уже признак суровости. Да и граница лесов, темнеющая внизу,— лучшая климатическая характеристика. И вообще большую часть года перевал недоступен. Жестокие ветры с пятидесятиградусными морозами срываются в узкие долины, туда, где пролегают тропы и зимники. И все же во все времена к перевалу спешили люди. И всегда путь этот был тропой испытаний. И потому, может быть, не забывается эта не слишком оживленная дорога. Еще я понимаю, что стою на линии водораздела рек двух суровых океанов. Нет, что ни говорите, место знатное, в самом простом значении этого слова, означающем восхищение: замечательное, отменное место...

После перевала нас встретил уроженец Аяна Петр Артемьевич Краснощекое. В бревенчатом просторном зимовье первой после перевала «половинки» Хайруллин остался, а мы с Петром поспешили в его «резиденцию», в дом на месте бывшей станции почтового тракта Назарове. С рассветом на следующий день тронулись дальше вдоль полноводного Челасина, несущего воды в конце концов в Северный Ледовитый...

В разогретой солнцем безветренной котловине, заполненной гнусом от болотистых кочек до вершин деревьев, мы встретили Виктора Молчанова.

Виктор Молчанов привел меня в свой уютный дом на бывшей станции Кочуково. Жена Виктора Светлана, ее отец Солдатов Степан Михайлович, пятилетняя Наталья — все как в обычном доме. Баня, пироги, квас, уха. Никто из них не замечает дымокура в сенях, вечернего холода, сменившего дневную жару. Это на меня действует тайга и полторы сотни пеших километров, увалы Джугджура, ручьи и реки, лес и комары. Но для хозяев все это тоже дом. И, слушая рассказ Степана Михайловича о десятилетней вахте на Аянском тракте, о прежней работе в Охотском море на траулерах да сейнерах, я понимал, что земля эта для Степана Солдатова стала второй родиной...