— Может, оленей подарить, из личных?
Векет горестно хмыкнул:
— Не олени ему нужны — женщина! Слышал, поет: без женщин никак нельзя — и хоть лопни!
— Это я слыхал, — посуровел Омрувье. — Может, действительно не может? У нас кто самая молодая? Хм-хм… выходит, моя жена?
Векет придирчиво оглядел Любу Нутакалянну — та рядом шила кухлянку Вовке.
— Стара, — кратко определил Векет.
— Сам старый! — обиделась Люба. — Поищите, поищите молодую, все равно я самая молодая в стойбище Оемпак.
— Много говоришь, женщина! — свел недовольно брови Омрувье, — Когда мужчины разговаривают, женщина должна помолчать.
— Так было раньше, — огрызнулась Люба. — Сейчас время иное. Вот мне как-то жалуется Алла Кергинто… — но, поймав сердитый взгляд мужа, не решилась больше испытывать его терпение.
III
После обеда сыпанул дождишко, стремительный, озорной, будто пробежал, разбрызгивая лужи, босоногий мальчишка.
Ждан потрогал висящие в глубине яранги связки амулетов. Старая Эттыне не позволила вынести их на свет. «Надо же, какой любопытный», — проворчала она, вспомнив, что среди прочих предметов есть там и кожаный ремешок ее умершего мужа Пананто. Старик Пананто-Тке приходился ему сродным братом. Чтобы не путать их, и была к имени одного из Панантов приставлена эта отличительная частица Тке.
Гость перебирал черные от времени и жира веточки, когтистые лапки куропаток, черепа мелких хищников. А это байдарка, вырезанная из древесины, костяной человечек — подлинный образец национального искусства, каменный окатыш, ловко оплетенный ремнями, пояс с медной бляшкой… Ждан зажмурился, не верилось: ему, современнику космической эпохи, представилась возможность заглянуть в дремучую глубину утра человечества. Сейчас эти амулеты всего лишь память об умерших родственниках, символы старых семейных очагов.
— Неужели в яранге твоих родителей не было амулетов? — поинтересовался Векет. Ему показалось странным, что они вызвали на лице гостя удивление и даже нечто похожее на страх.
— Нет, не было. Я рос не в яранге.
— Тогда скажи свою фамилию.
— Тукай. Ждан Тукай.
— Известное имя на Чукотке. Знатному косторезу оно принадлежит.
— Нет-нет, к нему я как раз не имею никакого отношения.
— Однофамилец, значит. Бывает, — заключил Векет и толкнул в бок задремавшего Вано. — Оленеед, пора за дело. Завтра выходим.
Ждан рассчитывал затемно установить муфту, но все как-то складывалось неудачно: пока проискал недостающие болты и гайки, пока снял старую муфту и разобрал ее, а тут послеобеденный дождик, разговоры. Теперь никак не сходились шлицы. Пананто-Тке сидел возле трактора и слушал странный диалог Вано и приезжего парня.
— Лево.
— Так?
— Так.
— Попал?
— Не-ка.
— Давай снова. Чуть-чуть…
— Попал?
— Не-ка.
— Крутни еще раз. Во-о, во-о…
— Еще?
— Самую малость.
— Эх, проскочил…
— Снова?
Ждан вылез из-под трактора:
— Иди, Вано, спать. Иди, ради бога! Я больше не могу, — Сам подумал: «Да я с ним тут неделю буду возиться. Ладно, утро вечера мудренее». Собрал инструмент, снял комбинезон и направился к стойбищу.
В яранге Омрувье опять было полно гостей. Эттыне переворачивала в кипящем котле куски оленины. Чета Пананто молча восседала в левом «красном» углу для почетных гостей. Вовка возился с белым, похожим на песца, псом. Вано, сидя, дремал. Векет протирал любительскую кинокамеру «Красногорск», а бригадир точил о гальку свой нож. Его жена Люба таскала с улицы проветренные шкуры. Остальные пастухи находились в стаде.
Сытный запах разлился по яранге, когда Эттыне вывалила огромные куски мяса на деревянное блюда. Тотчас встрепенулся Вано.
— Скажите, братья, что означает слово «разгильдяйство»? — спросил он. — Ни разу не слыхал.
Все задумались.
— Коо, не знаю, — откровенно признался Омрувье и вопросительно поглядел туда, где сидел Ждан.
— Лентяй, значит, — мрачно буркнул механик.
Векет пырнул в полог и появился с огромной книгой в руках.
— Проверим по словарю, я люблю точность. Та-ак «Развратник, развязать, разгибать»… Ага, вот. «Разгильдяй — нерадивый, небрежный в делах, разболтанный человек». Валюм? Понял?
Вано поскреб затылок:
— Зря ломал голову. Я-то думал, это что-то техническое.
После еды вместо развлечения стали мучить Вовку труднопроизносимыми словами.
— Вовка, скажи «Эйзенхауэр».
Вовка старательно повторял:
— Иссенкаурткен.
Хватаясь за живот, хохотал Векет. Сдержанно улыбалась чета Панантов, смеялись остальные.
— А теперь скажи «дифференциал».
Вовка благоразумно решил более не подвергать свой авторитет насмешкам, лишь смущенно улыбался.
Ждан покрутил «Спидолу», она отозвалась диким треском и воем.
— Не работает, — сказал Омрувье. — Надо менять.
— Починить надо, — поправил Ждан, осматривая транзистор, — Тут полчаса дела.
— Сможешь?
— Говорю же — полчаса дела.
— Тогда очень просим, — сказал Векет, — С этими «Спидолами» вначале один смех был. Рассказывают, тундровики, как только кончалось питание батареек, выбрасывали приемники, думая, что кончилось их действие. Заказывали новые. Может, конечно, вранье, но, наверное, где-то раз так было. Вот и пошел анекдот по всей тундре.
— Аккумуляторы у тебя в норме? — спросил Ждан Вано, продолжая думать о муфте.
— А как же! — горделиво и слегка обиженно отозвался тракторист. — Лучше зубам выпасть, чем иметь плохое питание, — никакая муфта не поможет, это уж я вам точно говорю.
— Пойдем ставить муфту с подсветкой.
— Ты спятил, механик! Ночь, спать надо.
— Успеем. Пойдем, дорогой! Иначе завтра без меня будешь ставить. Вдруг рано вертолет придет.
— Вертолет? Хм! А обзываться непонятными словами будешь?
— Да, теперь я вижу, что ошибался. Только настоящий механизатор может поступить так, как ты.
— Как?
— Пойти ночью ставить муфту, чтобы утром выйти в рейс, — отчеканил Ждан.
Вано важно оглядел лица сидящих и строго проговорил:
— Я вернусь, братья, утром — выпасть всем моим зубьям! Такая, извините, работа. Чтоб чай был, между прочим, наготове…
Когда они вынырнули из чоттагина, Омрувье сказал:
— Этот парень будет большим человеком. — Потом добавил: — Если, конечно, поработает с нами.
— Может, историями и анекдотами его заговорить — предложил Векет, — Я могу рассказывать без перерыва три дня и три ночи.
— Без перерыва не надо, — поправил поспешно бригадир, — иначе пасти оленей некому будет — все стойбище уши развесит.
— Эттыне, Пананто-Тке, — обратился Векет к старикам, — вы много сказок знаете?
— За-бы-ли-и. Некому рассказывать…
— Я могу петь, — сказала Эттыне.
— Хорошо, ты будешь петь. Эттыне улыбнулась.
IV
Ждан и Вано вернулись на рассвете и сразу завалились спать. А утром полил настоящий ливень.
Вано заважничал пуще прежнего:
— То-то у меня шрам на черепе ныл. Думаю, нет, надо поторопиться с трактором. А ну-ка еще кружечку!
— Ну вот, деды, — повеселел Ждан, — трактор сделан, первым вертолетом — салам алейкум, гуд бай, ариведерчи, как говорится, чао…
Никто ничего не сказал.
Через час или полтора, когда прекратился ливень чуткое ухо Любы Нутакалянны уловило далекий рокот вертолета.
— Пора? — спросил Векет бригадира.
— Надо, — кивнул тот.
— Чего надо? — спросил Ждан, торопливо укладывая свои пожитки в рюкзак.
— Сейчас узнаешь, только спокойно, — сказал Векет и, навалившись на механика, ловко прижал его к земле Омрувье завернул ему руки за спину, связал, потом занялся ногами.
— Спокойно! — повторил Векет и поправил тюбетейку на ждановской макушке. — Сказки перед сном будешь слушать, оленину есть…
Ждан мудро решил не сопротивляться:
— А не убьете? — поинтересовался он.
— На руках будем носить.
— Э-эх! — вздохнул пленник. — Ну, погодите! Объявлю голодовку, буду орать, сбегу, повешусь и застрелюсь.
— Орать не будешь! — Векет осторожно прикрыл рот Ждану кожаной повязкой.
— Не давит? — заботливо спросил он.
Ждан в ответ замычал, хотел даже всплакнуть, но раздумал. Вдвоем с Омрувье они бережно закатили механика в глубь полога, укутали шкурами.
Пананто-Тке выбил о колено трубку и вышел встречать вертолет.
Летчики заглянули в ярангу.
— Когда же явится их светлость? — Ждан узнал знакомый голос командира вертолета.
Вовка загадочно улыбался и прыгал на одной ноге.
— Марш отсюда! — прикрикнул отец. — Ждан говорите, когда придет? Коо… В стаде он, помогает пастухам. Поправилось ему здесь, решил поработать.
Векет поддакнул: