Читать интересную книгу Семь Оттенков Зла - Роберт Рик МакКаммон

разрешить нашу ситуацию миром.

Воцарилась тишина, нарушаемая криками чаек, летающих над пристанью.

Грейтхауз буравил глазами Гро и Спрейна.

— Я согласен, — сказал он. — Но, если вы что-нибудь выкинете, я выброшу вас обоих за борт. Как насчет этого?

— Но позвольте! — протестующе воскликнул Содд. — Разве разумно пускать этих людей…

— У нас все под контролем, — перебил его Грейтхауз. — Ваши билеты ведь еще при вас?

После короткого (возможно, показного) колебания Спрейн произнес сквозь стиснутые зубы:

— При нас. — И добавил: — Понял, ты, чудовищный кочан капусты?!

Грейтхауз лениво отступил в сторону. Гро и Спрейн поднялись на борт со своими сумками, и Мэтью заметил, как Содд и «Фонарщики» дружно расступаются перед ними, как перед чумными. Что ж, если считать убийства чумой современного мира, оставалась вероятность, что Гро и Спрейн и вправду больны.

— Хвала Господу, мы сможем наконец отправиться! — страдальчески воскликнул капитан, указывая на люк посреди палубы. — Заносите свои сумки. Я покажу вам, где разместиться.

На пути к лестнице Грейтхауз остановился, преградив путь Мэтью. Лицо Хадсона запросто могло побудить Исхода Иерусалима[7] обратиться в истинную веру.

— Слушай, мальчик, у меня плохое предчувствие на этот счет, — сказал Грейтхауз. — Если сегодня вечером что-то пойдет не так, учти, что это будет на твоей совести.

Он подчеркнул это заявление легким ударом в грудь Мэтью. После этого тычка наверняка останется синяк…

Глава 4

К сожалению, даже после захода солнца ветерок не стал прохладным. Его было достаточно, чтобы наполнить паруса «Летнего Бриза» и позволить пакетботу двигаться со скоростью, которую при желании мог бы превзойти опытный пловец, однако температура ветра была сравнима с дыханием собаки, пробежавшей пару миль, а влажность воздуха наводила на мысли о бородавчатом мясе болотных жаб.

В восемь часов корабельный колокол созвал всех в освещенный фонарями камбуз, где на столе была разложена вечерняя трапеза из обещанных яств и рома. Люди, в эту минуту напоминавшие свору голодных зверей, уплетали угощения с аппетитом, а корабль шумел, как утроба огромного монстра. Гро и Спрейн, чьи манеры составляли серьезную конкуренцию свиньям у корыта, ели, не глядя ни на кого. У Мэтью их поведение за столом вызвало чувство легкого стыда. Впрочем, как и у Грейтхауза.

Пухлая румяная Гретхен Гиденмейер суетилась, предлагая пассажирам глоток лимонной воды из желтого кувшина, чтобы запить крепкий ром. Лимонная вода оказалась такой теплой, будто весь день стояла на солнце.

Людей на камбузе набилось немало. Содд явился в компании полного состава «Фонарщиков», а Лоуренс Лав даже принес с собой гитару.

— Леди и джентльмены, — обратился низкорослый импресарио, — прежде чем мы услышим то, что, я уверен, будет настоящим музыкальным подвигом этих двух наглых лжецов, и прежде чем мы все станем свидетелями того, как их вышвырнут за борт, где их наверняка сожрут акулы, крабы или моллюски, позвольте мне представить вам приятную мелодию!

— А мы обязаны сносить эту пытку? — спросил Грейтхауз, на губу которого налипли кусочки вяленого мяса и бисквита.

— Это нужно для сравнения, сэр. Чтобы показать всем присутствующим, какую музыку создают настоящие музыканты.

Грейтхауз закатил глаза, облизал губу, запил еду ромом и вновь сосредоточился на трапезе.

— Итак, — продолжал Содд, — мы представляем вашему вниманию новую песню, написанную талантливейшими музыкантами. И сегодня вечером ее сыграет для вас Лоуренс Лав. Спешу добавить для всех, с кем мы разделяем это путешествие, что «Четыре Фонарщика» будут выступать в «Лодже» на Шестой улице завтра в семь часов вечера. Я уверен, что билеты еще остались.

— Ага, и обязательно приходите пораньше, чтобы посмотреть, как их всех арестуют, — буркнул Грейтхауз, подняв чашку в сторону Мэтью, сидевшего напротив него. Произнеся этот тост во имя будущих трудностей квартета, он осушил чашку одним глотком.

Лав сел на отодвинутый от стола стул и начал бренчать на гитаре. Еще через несколько секунд Довер принялся удивительно тихо отстукивать ритм прямо по столу.

После нескольких аккордов Лав запел, но не в той кричащей манере, какую демонстрировал на недавнем выступлении, а в более величественной, сдержанной и даже проникновенной:

Ты, как нежный бутон, цветущий за окном,

Глядишь на капли дождя.

Ты сегодня грустишь, но грусть завтра уйдет,

И солнце согреет тебя.

О, мой нежный бутон, цветущий в тишине!

Знаю, что ждешь ты меня,

Как и я вдалеке мечтаю о тебе.

Мое сердце согреет тебя!

Не печалься, цветок. Песен грустных не пой,

Верь я завтра приду и останусь с тобой!

Ты мой мир… А я — твой!

Когда отзвучала последняя нота, Содд первым начал аплодировать. Его поддержали Томас Бродин, затем леди Ричмонд и все, кто сидел за столом, за исключением Грейтхауза, который, как заметил Мэтью, просто пожал плечами, как будто всеобщие аплодисменты его лишь позабавили. На деле Мэтью понимал, что они его раздражали. Однако ему самому и музыка, и слова показались весьма недурными. Возможно, у «Фонарщиков» все же есть будущее… если, конечно, они переживут этот тур, и по пути их не застрелят и не вздернут.

— А теперь, — Содд выпрямился во весь свой невнушительный рост и упер руки в боки, — послушаем, что нам покажут наши многообещающие авторы песен. — Он произнес последние слова так едко, что Мэтью показалось, будто с губ Содда упало несколько капель яда.

С четверть минуты на камбузе звенела тишина, нарушаемая лишь треском деревянного «Бриза» и скрипом фонарей, отбрасывающих таинственные тени.

Наконец Гро встал.

— Дай мне эту гитару, — произнес он тоном могильщика, стоявшего в шестифутовой яме.

— Я никому не даю прикасаться к моей гитаре! — ревностно запротестовал Лав, и на его лице отразилась вполне искренняя эмоция, что было для него редкостью. Содд утешающе положил руку ему на плечо.

— Ну же, Лоуренс, — мягко попросил он. — Это ведь ради благого дела. Давай выведем этих двоих на чистую воду.

Лав пробормотал едва слышное ругательство, но инструмент все же отдал.

Гро сделал несколько пробных аккордов.

— Плохо настроена, — пробасил он