Читать интересную книгу Стрелец. Сборник № 1 - Александр Блок

Задумался. Щолч хлыста. Представление. Мимо — шелест слоновьей кожи. Вякает зебра. После — рано утром поехали на аэродром. Ветер семь метров в секунду. Возсолнилось. Тогда легко взлетели на ньюпоре, чутко рулируя на город. Крыловая музыка мотора веселила самопуть, делая нас ясно-ветровым движением в безбрежье из бирюзы. Мы были только детьми на материнских коленях пространства. Теплом тропиков улыбнулась Хатсу. — Дикое растение надежд Робинзона. На окне вспоминаний о детстве и разве не пахнет оно пильной мукой? — Аэрорадужно. Город внизу — кубики — линии — баклашки — игрушки — зеленодаль.

О, чистокровная нежнолюбовница! Вся напевная, вся трагическая, вся изгиб. В танце, в шампанском, в, платье из тканей икс-лучей. Летая, опьяняла зубоулыбкой. А я орлил — песнебоец стройных слов, сложением похожих на обнаженных девушек. Тебе несу свою душу в медвежьей шкуре.

Тебе радиоактивная самка.

Вчера летал на аэроплане — мотор вдруг остановился. Спланировал куда-то в поле — никого, — на молодую рожь прилег отдохнуть, тишина мудростью беременная, над головой в куполе небохрама рлюикал жаворонок: рлий-юк-ий-ио-рли-ию-бк-и. Солнился масляный пропеллер. Назвал себя растением «неувяданник» южного склона уральских гор. И пока нашли меня — Хатсу — яснослышалась в детской игре солнцелучей, звеня ослепительным криком из хрусталя. Хатсу — песнепьянствовала около, бросая в лицо мое полногорсти розового смеха. Хатсу, дочь камневека, танцовала змеино вокруг аэроплана. Хатсу — царственной пластикой сочетала тысячелетие с тысячелетием, как секунду с секундой. Хатсу — падала на землю каменной первой киркой, кинутой от усталости, и, падая, помнила на острове станцию радиотелеграфа. Хатсу — огнепоклонница факиров носит звездный талисман, врезанный в левое бедро — потому она лучшая в в мире цирковая наездница. Хатсу — знает Париж — Лондон — Бомбей — Калькутту — Москву. Хатсу знает остров Хатсу, тени бананов, кокосовый сок, вино из уравы с падающих звезд. Хатсу — решаю в певучей любви — неразстанница — уедет, прижмется к священному хоботу родного слона. А я буду любить печаль сквозь березовую рощу и русскую девушку — останусь поэтом чернозема.

Незамолчной призывопечалью разлилось желание Хатсу уехать, стать растением своей родиноземли. Может быть идти босой рядом с арбой апельсинов, думая об автомобиле, может быть в пролетающих белоптицах видеть ветровеющий сон аэроплана, может быть умереть от укуса гремучей змеи, защищающей змеенышей. Пусть — так надо— как надо остаться мне пихтой на севере.

Детство — мне тридцать ровно — я бегаю босиком но крапиве — люблю лето, свое имение на Каменке, домик, собак и на рассветах удивляюсь в окно. В глуши — на восточном это склоне Урала. А завтра наверно опустится на аэроплане какой-нибудь утомившийся авиатор на мою поляну и радостный сорвет две или семь ягодок земляники — и будет ждать. Приглашу в дом, извиняюсь — думал о другом. Еще чуть блеснуло — если взять Хатсу в имение, крестьяне убьют ее, как рысь, а зимой было бы лето и летящие дни. Хатсу, выпьем за больших птиц, за наши южносеверные встречи.

И вот мое наблюдение: юг становится севером, север югом, климатические условия энергично изменяются, пока уравниваясь. Наступает век чудес и открытий — праздник неожиданного.

Накинув вейно голову к облакам, можно уяснить смысл культуры. — Я (бицепс сорок сантиметров) натягиваю лук максимума волевой энергии и метко спускаю стрелу в первое биение сердца сегодня-родившегося младенца. — Хатсу просит снять смокинг и тигровую шкуру натянуть на плечи. Я верю в культуру и завтра сделаю так: — пусть каменновек напомнит жизневозвращение. — Пусть моторовек будет рыжим — знак царственновеличия — путь стремительносил.

Курьерим — провожаю до моря. Купэ экспресса (Спб. — Севастополь — вагон международного общества № 0613-В)

Хатсу, знойная Хатсу, смотришь послеполднем или вдруг грустноглубью глаз по вечерней дороге. В купэ лампочка улыбает прошлое — будто круг цирка — оркестр — лязг меди. Бам-м-м-м-м-ъ. И Хатсу поет: ан-нэо-хатсу-мау. Я вижу ее слезы в бриллиантовом кулоне. Ночь коротка, мы пьем кюрассо, — мир большой, а друзей мало. Мне не нравится когда станционирует поезж — зачем? или нужно помнить о глупом, — даже собачий лай слышно. Прикасаясь к груди Хатсу, чувствую горячий песок и, складывая биения ее сердца, вижу коралловую нить.

Ее поцелуи — оазисы — и еще прощай.

Колыбайка

Н.Н. Евреинову

МильничкаМинничкаЛеткаХорошечкаСлавничкаБайничкаСпинничка  спи-спи-спиКусаренькиМаренькиЛаренькиЖаренькиБобусыРакушкиКамушки  спи.Цинть-тюрльюЦинть-тюрльюУлетелечкиПтичкиПесенкиЛесенкиПалькайВодички  и спи-спи-спи.Мушки уЯмушкиЛягушкиКвакушкиБарашки сРожкамиКружочкиСнежочки  спи-спи.МалякаляБакаляКуколкиМячикиКрылышкиШ-ш-ш-шУшки-игрушкиСпатенькиСлатенькиСпи леткаСолничка  спи-ау-ау-ау-ау.

Н. Кульбин. Портрет Маринетти

Артур Лурье

К музыке высшего хроматизма

Введение четвертных тонов — начало, в полном смысле, новой органической эпохи, выходящей из граней воплощения существующих музыкальных форм.

Помимо возможности, в настоящее время, воспроизведения высшего хроматизма в оркестре, реконструкция рояля (введение четвертных тонов) осуществится в ближайшем будущем ввиду деятельности лиц, работающих над реальным разрешением этого вопроса.

Предлагаемый здесь проект записи высшего хроматизма, рассчитан на простоту применения.

Этот способ даст возможность сохранишь временно существующий полный стан и не разрушает прежних гармонических концепций.

Предлагаемый новый знак 4 (quartiese) — повышает на 1/4 тона, в опрокинутом виде 4 (quart'moll) — понижает на 1/4 тона. Каждый из этих знаков уничтожается полу-бекаром (demi-becarre).

Целесообразность предлагаемой системы в экономности и стильной начертательности новых знаков. Все прежние знаки сохраняют свою силу по отношению к хроматизму 1/2 тонов.

В старом хроматизме два звука равномерного повышения, обозначаемых нотой одной и той же ступени.

Высший хроматизм требует четыре обозначения одной и той же ступени в равномерном повышении.

То же в сторону равномерного понижения.

Алексей Ремизов

Ребятишкам картинки

Давайте, мои лепуны милые, мои заиньки, зайчики, петушки, петушенки, станемте сначала картинки смотреть, а потом заведем игру.

Вот это барашек, он же и козлик, травку щиплет. Набегался, рогатый, по лесу, по кусточкам, пришел домой и сейчас за травку.

А это, мышка. Уши-то как загнулись, хвост винтиком. Морковничает.

А это мышонок племянник, он же и монашек, стал на колени, кланяется — одни пятки торчат. Тепло ему и заснул. И снятся ему кишки бычиные, да совиный глаз. А проснется, ой, песни петь. Ему только и занятий, что под полом скребстись, да песни петь. Голос то-нень-кий!

А это свинки — и та и другая.

Эта вот свинка веселая. Хвостище-то как подняла — именинница! А эта свинка — грустная. Платок потеряла. Ходит и ищет, ходит и ищет. И хочется свинке орешков поесть фисташковых.

Владимир Маяковский

Облако в штанах

(отрывок из трагедии)

«Хотите, буду от мяса бешеный, —

И, как небо меняя тона, —

Хотите, буду безукоризненно нежный,

Не мужчина, а облако в штанах!»

(Из пролога)

  Явись, Мария!  Я не могу на улицах!  Не хочешь?Ждешь, как щеки провалятся ямкою, —Попробованный всеми, пресный,Я приду и беззубо прошамкаю,Что сегодня я — «удивительно честный».  Мария, видишь,  Я уже начал сутулиться  В улицах —Люди жир продырявят в четыреэтажных зобах,Высунут глазки, потертые в сорокгодовой таске, —Перехихикиваться, что у меня в зубах  Опять!Черствая булка вчерашней ласки!. . . . . . . . . . . . . . .Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?Птица побирается песней,  Поет голодна и звонка,А я человек простой,Выброшенный чахоточной ночью в грязную руку Пресни.  Мария хочешь такого?  Пусти!Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!  Мария, звереют улиц выгоны.  На шее ссадиной пальцы давки.  — Открой! мне больно!Видишь, натыканы  В глаза из дамских шляп булавки!  Пустила…Детка! Не бойся, что у меня на шее воловьейМокроживотые женщины потной горою сидят:Это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых любовейИ миллион миллионов маленьких грязных любят.Не бойся, что снова в измены ненастьеПрильну я к тысячам хорошеньких лиц,— «Любящие Маяковского!» — да ведь это ж династияНа сердце сумасшедшего восшедших цариц.  Мария, ближе!В раздетом бесстыдстве, в боящейся дрожи ли,Но дай твоих губ неисцветшую прелесть!Быть может я с сердцем ни разу до мая не дожили,А в прожитой жизни — лишь сотый апрель есть.  Отдайся, Мария!Имя твое я боюсь забыть,Как поэт боится забыть какое-то  В муках ночей рожденное слово,Величием равное богу…Тело твое я буду беречь и любить.Как солдат, обрубленный войною,  Ненужный, ничей,Бережет свою единственную ногу…  Мария!

Зинаида Венгерова