Читать интересную книгу Институт альтернативной истории - Павел (Песах) Амнуэль

— А если бы в Иерусалиме сидели не трусы, — подал голос Марк, — то нам бы не пришлось сейчас воевать.

Это был давний и бессмысленный спор, и Зеев подумал, что, если Марк опять сцепится с равом, им до начала комендантского часа не удастся принять решение.

— Не будем о Рабине, — быстро сказал он. — В Иерусалиме своих проблем достаточно. Давайте…

— Вот именно, — тут же согласился рав, которому тоже не хотелось начинать дискуссию — он предпочитал монологи. — Я считаю вчерашнюю акцию успешной. Гибель Аркана Шаллона связана с личными мотивами, это дело его и Творца, и мое как раввина. Как отреагировали в Вашингтоне?

— Никак, — сказал рав Иосиф Визель, отвечавший за международную информацию. — Телевидение, естественно, нагнало на народ страха, а госдепартамент сделал вид, что ничего не случилось. Более интересна реакция Берлина. Канцлер Коль заявил, что борьба с терроризмом не отменяет борьбы за независимость и права на возвращение. И пусть мне объяснят, что он имел в виду! Наше право на независимость Еврейской Римской Республики? Или право италийцев на возвращение, потерянное ими за два тысячелетия рассеяния?

— Канцлер Коль, — усмехнулся в бороду рав Штейнгольц, — всегда оставляет нам возможность для самооправдания, а италийцам — для обвинения. В конце концов, экономические интересы Германии превыше всего…

И он демонстративно похлопал по прикладу «шмайссера», лежавшего на журнальном столе.

— Козырев в Москве призвал италийцев к компромиссу, хотя и осудил акцию, в результате которой, по его словам, погибли невинные, — продолжал рав Визель. — А Ельцин в то же время заявил, что Москва не откажется от дружественных связей с Иерусалимом, и что он не намерен отменять свой визит в Большой Израиль из-за того, что горстка фанатиков нарушает Конвенцию о Риме. Фанатики — это, естественно, мы.

— Боюсь я этого визита, — подал голос молчавший до сих пор Гидон Амитай, самый молодой среди членов совета, но успевший принять участие уже в двух десятках акций. Слова его вызвали улыбку, поскольку все знали, что Гидон никогда и ничего не боялся. — Боюсь, потому что Рабин, как обычно, от нас откажется. Ему, видите ли, нужно поддерживать имидж, пусть даже ценой единства еврейской нации.

— Политикам, — наставительно сказал рав Штейнгольц, — нужно прощать ложь. Даже наши праотцы время от времени вынуждены были скрывать свои мысли. А уж сейчас, да еще в гойском окружении… Все, переходим к завтрашней акции. Гидон, мы слушаем.

— Все готово, — сказал Амитай небрежно, будто о деле, само собой разумеющемся. — Четыре мины в Чивитавеккия, на пирсах Шестого флота. Тактический ядерный заряд в полкилотонны вблизи от военной базы во Фраскати. Радиоподрывники на местах. На завтра италийцы акций не ожидают — объявление дадим в семь утра, за полчаса до взрывов. На эвакуацию им хватит.

Зеев впервые услышал, что, кроме обычных мин, установлен и тактический ядерный заряд. Он знал, конечно, что в Обществе существуют секретные секции, что задавать кое-какие вопросы нельзя, он и не задавал, но хотел бы все же знать, каким образом людям Амитая удалось заполучить компоненты плутониевой бомбы, собрать ее — не говоря уж о том, чтобы доставить на место! Иногда ему казалось, что он завидует Амитаю — не столько его молодости (какой смысл завидовать тому, что определяется только волей Творца?), сколько способности принимать неожиданные решения, самоуверенной силе в лучшем смысле понятия «самоуверенность». Задумавшись, он пропустил несколько фраз и поймал конец предложения рава Штейнгольца:

— …А в семь пятьдесят я выступлю по радио и объясню причины акции.

— И италийская полиция тут же просчитает твой голос, — резко сказал Марк, — и им понадобится ровно полчаса, чтобы тебя арестовать!

— Нет, — покачал головой рав, — я буду говорить голосом их так называемого президента Ливия Тацита. Неужели ты думаешь, Марк, что наши ученые не могут сделать то, на что способен выпускник любого компьютерного колледжа?

Марк, судя по всему, сомневался в способностях выпускников колледжей, но возражать не стал — в конце концов, раву виднее. Проголосовали и быстро разошлись — время поджимало. По дороге домой Зеев заскочил в магазин, единственный в районе новостроек, который работал, когда италийцы закрывали территории Тосканы и Умбрии. Магазин был уже пуст, у входа стоял армейский патруль, и офицер-италиец демонстративно показал Зееву на часы — до начала комендантского часа оставалось десять минут.

Кипя от злости, Зеев купил хлеба и молока и припустил по улице будто заяц, убегающий от волка. Стыдно. Ничего, за мой сегодняшний стыд, — думал он, — вы ответите сполна. И вы, и дети ваши.

В дом он, однако, вошел степенно, как подобает хозяину. Дети играли в своей комнате, судя по всему, на компьютере — было относительно тихо. На кухне жена его Хая сидела за столом напротив Далии Шаллон, одетой во все черное — обе женщины плакали.

«Все не так, — подумал Зеев недовольно, — ей шиву сидеть по сыну, а она разгуливает. Мало того, теперь еще и ночевать останется, шестой час уже…»

Он положил на стол пакет с хлебом и молоком и собрался было тихо выйти, но Далия подняла на него красные от слез глаза и сказала неожиданно твердым голосом:

— Завтра возьмешь меня с собой.

И чтобы слова звучали более весомо, чуть приподняла черную пелерину, спадавшую с плеч, — Зеев увидел висящий в кобуре пистолет.

Диск второй. Италийцы

Голова у министра была перевязана, а к левому локтю спускался от капельницы тонкий шланг. Впрочем, цвет лица у Гая Туллия, несмотря на ранение, остался великолепным, а голос — столь же зычным. Светоний Квинт, пресс-атташе Президента, внимательно оглядел палату в поисках каких-нибудь упущений, не обнаружил изъянов и повернулся к раненому.

— Неплохо выглядишь, мой Гай, — сказал он. — Врач сказал, что вечером к тебе можно будет даже допустить репортеров.

— Это все, о чем я мечтаю, — заявил Туллий. — Так и вижу себя на экранах телевизоров в Москве и Лондоне.

— В Париже не видишь?

— Французы всегда нас поддерживали, в отличие от русских и англичан. Скажи, мой Светоний, сильно ли пострадало здание?

— К сожалению, да, мой Гай. Обрушилась вся стена со стороны стоянки. Но Президента беспокоит сейчас другое. Видишь ли, после утренних терактов не последовало обычных заявлений со стороны евреев. Никто — ни «Ках», ни «Бней Иегуда», ни «Эрец» — не взял на себя ответственность. К тому же, водитель второй машины скрылся. В полиции недоумевают: то ли было запланировано, чтобы лишь один террорист исполнил роль самоубийцы, то ли он просто не успел выскочить.

— Меня как-то не волнуют эти тонкости, — прервал Квинта Туллий. — Надеюсь, что теперь-то наш дорогой Президент закроет территории надолго, если не навсегда. Я ведь говорил…

— Да, да, — поспешно согласился Квинт. — На территориях объявлен комендантский час, везде, даже в Ломбардии. И что в результате? В Риме закрыты многие заводы и прекращено строительство, потому что… ну, не тебе объяснять.

— Конечно, — с горечью сказал Туллий, — мы, италийцы, неплохие вояки, мы вот уже сорок лет отстаиваем свое право на эту землю, и в результате до сих пор не имеем своей промышленности. Ты знаешь, мой дальний предок был патрицием во времена Августа и…

— …И положил немало евреев, когда встал во главе Десятого легиона, — поспешно сказал Квинт, историю эту он слышал от Туллия раз сорок и не хотел терять времени. — Поправляйся быстрее, без тебя в правительстве как-то иссякает боевой дух, недаром романцы покушались именно на твое ведомство.

— Романцы! — воскликнул Туллий, дернул головой и сморщился от боли. — И ты туда же, мой Светоний. Нет никаких романцев! Нет такой нации! Обыкновенные евреи. Еще лет сто назад они себя называли евреями и подчинялись Иерусалиму в каждой мелочи! А теперь, когда вернулись мы, им, видите ли, пришло в голову, что…

Квинт мысленно обругал себя за неосторожность: он-то прекрасно знал, чем грозит употребление в присутствии Туллия слова «романец». Минимум — лекция по истории Рима. Максимум — лекция плюс обвинение в отсутствии национальной гордости.

Пресс-секретаря спасла медицинская сестра, вошедшая в палату и выразительно показавшая Квинту на большие стенные часы.

— Великий Юпитер! — прервал свои исторические экскурсы Туллий. — Я согласен, чтобы на меня покушались, это создает вокруг моей личности ореол мученичества. Но уколы!

Светоний Квинт расхохотался и, предоставив медсестре заниматься экзекуцией, покинул палату. В холле первого этажа его немедленно окружили репортеры, и вопросы посыпались с такой скоростью, что разобрать каждый в отдельности было невозможно. Квинт и пытаться не стал, поднял руки и сказал в ближайший микрофон: