Читать интересную книгу Судовая роль, или Путешествие Вероники - Елена Блонди

— Э, — сказал, — мнэ…

Та продралась, наконец, мимо, задохнувшись от волнения и чужого, не никасового мужского запаха, и побежала по гладкому паркету к широкой лестнице.

— Ника! — подруга догнала ее на ступеньках, схватила за руку, укалывая острыми ногтями, потащила в стеклянный промежуток меж двух витрин, полных чучел грустных цапель и уточек.

— Я ж забыла совсем! Атос приехал, они через неделю в рейс, на полгода. А завтра народ собирается у Даньки и Ронки, будут жарить рыбу, пить вино, там песни всякие, типа студенты-ваганты. Пойдешь?

— Я? Да ты что. Нет. И потом, ну чего я там…

— Да ладно тебе! Хоть развеешься. Посмотри, ты ж как Пьеро, совсем унылый нос и губы дрожат. Потрескаем рыб, выпьем сухарика. Я тебя на такси посажу, хочешь, привезу домой сама и сдам Нине Петровне? Скажу, у меня сидели. Скажу у моего Новикова-Прибоя именины.

— Я не могу, — потерянно сказала Ника, — пусти, мне пора.

— Ну, смотри. А Ронка, кстати, на Атоса глаз положила. Просила, чтоб песню ей сочинил, мол, будем вместе петь.

Ника кивнула, осторожно протискиваясь мимо душистой большой груди. И криво улыбнувшись, побежала вниз.

Но испытания еще не закончились. Прекрасная пара, поднимаясь сверху, ослепила печальные Никины глаза яркими майками, белыми кроссовками, крепким загаром, блистающими улыбками.

— Вероничка? — молодой и прекрасный, Данька остановился, глядя на нее чуть снизу, блеснул яркими зубами, — Вероничка, ты что тут?

И оглянувшись, взял юную красавицу за тонкую смуглую руку:

— Знакомься, моя жена, Ронка.

На Ронке были атласные спортивные шортики, белоснежные, с широким голубым пояском. И — длинные, длинные худые, как у мальчика, ноги. Голубая маечка с широкими проймами — и когда она подняла тонкую руку с четким рельефом маленьких мышц, через трикотаж уставились на Нику горошины девичьих сосков. У Ронки была совсем короткая стрижка под мальчика, что ей необычайно шло, а пепельные волосы делали голубые глазищи яркими, как весеннее небо.

Ника мгновенно ощутила себя теткой из теток — в синем платье по колено, с дурацким огромным цветком на сетчатой кокетке, с ремешочком из кожзама на сосборенной талии. И еще эта сумка, да она Нике никогда и не нравилась…

— Привет. Да. Зашла вот. Ну, пока.

Смято кивнув, обошла ослепительную пару и, чудом удерживаясь на скользких ступенях, вылетела в жаркий майский полудень.

— Брээамззз, — удовлетворенно сказала за спиной высокая дверь с могучей пружиной.

Тенистая улица млела, пуская солнечных зайчиков среди пятен нарисованной на асфальте листвы. Тут не ходили машины — пешеходная зона, рычали поодаль, на перекрестке. Только поверху, в летящих кронах платанов, полных сочной зелени, шуршал-шелестел ветер, что набегал с набережной, отгороженной цветными крышами.

Ника укрылась за толстым пятнистым стволом и встала, собираясь с мыслями. Да что ж такое вокруг.

С мамой еще предстоит завершающий акт, или смиренно просить прощения или денек-другой она будет скорбно ходить мимо Ники, гордо отворачивая лицо. А после все равно выжмет свое окончание ссоры «ты же понимаешь, Веронка, я хочу тебе только добра, а ты… и тратата и тратата».

Васька теперь неделю кроме своего качка Мити не будет ничего видеть. Тем более квартира пустая.

Тина искушает, как тот змей.

— Девушка! Де-вуш-ка? — из узенького киоска высунулась морщинистая физиономия продавщицы. Ника знала, что будет, но покорно подошла ближе.

— Девушка, только для вас, сегодня привезли! — бабуля порылась в столе-холодильнике и жестом фокусника вынула порцию мороженого в цветном фантике, — плодово-ягодное!

Огляделась подозрительно, полагая, видимо, что сейчас коршунами на киоск кинутся любители плодов и ягод, кивнула Нике:

— Всего сорок копеек!

Ника достала горсть мелочи, послушно забрала мокрый брикетик, и пошла к набережной, сдирая бумажку. Вот дойду до перекрестка, решила, вгрызаясь в страшновато-кровавую мякоть, от которой заломило зубы, и если первым поедет грузовик на светофоре, то займу денег и поеду. А если такси, то… то… пойду трескать жареную рыбу. А если…

За спиной бабуля, высовываясь из киоска, конспиративно размахивая рукой, подзывала очередную жертву:

— Молодой человек. Я вам-вам, молодой человек, идите сюда…

Глава 5 Васька и мечты о загранщике

Все мужчины города Южноморска делились на тех, у кого есть паспорт моряка, и тех, кто хочет его получить. И все женщины города делились на тех, кто вышел замуж за загранщика, а кому достался обычный муж с обычной зарплатой в советских рублях. Конечно, как во всех городах, были тут магазины и детские сады, швейная фабрика, металлургический завод, железнодорожный вокзал и работа проводниками в поездах дальнего следования. Но все равно каждый житель города знал, что такое боны, магазин альбатрос, рейс-спарка, суда-«рыбаки» и суда-«научники», плавсостав, кэптен и старпом, кокша и пекша, училище номер одиннадцать — «одиннадцатая бурса», где готовили матросов… Знали, что такое «Югразведка» — там комплектовали суда в рейсы, определяющие лучшие районы промысла рыбы и что такое Южнииро, откуда на судах этой самой разведки уходили научные группы океанологов, ихтиологов, специалистов по изучению климата, гидрографии и химии океана. А если учесть, что совсем неподалеку в славном городе Жданове готовили моряков для торгового флота, в Ростове была средняя мореходка, где учились будущие штурманы, а в небольшой сонный Бердянск стекалась молодежь из всего района — в училище, выпускающие коков и пекарей… а там еще Одесса и пассажирский флот, огромные лайнеры. И военный флот в Севастополе…

Немудрено, что папа Ники считался одним из лучших штурманов Южноморска и всю жизнь провел в морях Индийского и Тихого океанов (мама Ники всю жизнь провожала его на полгода, потом встречала и через месяц-другой провожала снова). Дядя Ники всю жизнь ходил на круизных лайнерах (и тетка Ники никогда не работала, потому что лайнер дядь Пети, бывало, швартовался во Владивостоке и жены летели туда, чтоб успеть повидаться с мужьями). А двоюродный дед Ники на фото стоял при полном параде в кителе и фуражке с крабом на фоне серого эсминца (жена его помаялась лет пять и убежала к скучному продавцу без визы). И старший брат присылал Нике глянцевые цветные открытки с видами Дели и Стамбула, когда ходил через полмира тестировать радиооборудование на новом исследовательском судне.

А Нике достался Коля Алешкин, который уехал из Южноморска, по настоянию мамы Клавы, испуганной подвигами залихватской дворовой компании, уехал в Ждановскую мореходку и вышел оттуда матросом-мотористом, теперь вот — механик на судах торгового флота.

Это было, по мнению Ники, ни хорошо и ни плохо, а просто — так жили почти все. И вот теперь она жена, муж которой бывает дома два-три месяца в году, и половину из этого времени Ника срывается из города, уже наизусть зная летнее расписание пассажирских комет, зимнее расписание поездов с пересадками. Привет, Жданов, Бердянск, Новороссийск, Анапа! Привет, серые вокзалы, толпы измученных советским дорожным сервисом пассажиров, привет ночные очереди в кассу на морвокзале, качка в гудящей комете, подрезающей металлом крыльев верхушки волн. Привет портовые краны, привет, проходные, где стоит кучка разновозрастных женщин с раскрытыми паспортами, а вахтер с важным видом ведет пальцем по дополнительному списку судовой роли. И вот, через грязные причалы, важные колыхания контейнеров в вечернем воздухе, блеск рельсов и рев сирен, громыхание металлолома, через запахи бензина, морской воды и арахиса из надорванных мешков с иноземными надписями…привет, крошечная каюта, откуда второй моряк выселяется, с завистью вздыхая… и наконец, одни, если ребенка получилось оставить дома, и спешные поцелуи, неловкая и немного злая с отвычки любовь, мужчина, который, вроде, и свой, но после двух-трех-четырех месяцев редких телеграмм — странно и неуютно чужой, блестит глазами и не поймешь, о чем думает, и о чем же сейчас говорить. И так неловко выходить в коридор и пробираться в халатике с полотенцем на локте к туалету, никак не привыкнув называть его противным словом гальюн. А все встречные, кивая и поздравляя с приездом, конечно же знают, что сейчас было, и это так — будто стенки, что называются на корабле переборками — сделаны из стекла.

Выручал Женечка. О нем Ника и говорила, когда лежали вместе, мокрые, смотрели, как мерно качается в иллюминаторе свет в такт хлюпанью воды за бортом. Никас слушал, задавал вопросы, смеялся, довольный. После шел на камбуз, приносил огромную тарелку тушеного мяса, картошки, с уложенными на краю огурцами и помидорами. Убегал за компотом и Ника, сидя в простыне на кожаном диванчике, слышала, как он с кем-то перекрикивается в коридоре, смеется гулко. Иногда шли вместе в столовую, там сидели сменившись с вахты, пара-тройка ребят, кивали и дальше пили чай с ломтями только что испеченного хлеба, намазанными мягким желтым маслом, смотрели видик, где без перевода прыгал Брюс Ли и скакал на лошади Конан-варвар. Возвращались обратно в каюту, и тогда Никас выдвигал упакованные сумки и, раскрывая, начинал вытаскивать на смятые простыни заморские яркие вещички. Джинсы в хрустящем целлофане, с картонными, железными и пластиковыми бирками, вельветовые штаны и сарафаны, трикотажные батники с перламутровыми кнопочками на кармашках, жуткие колготы с люрексом, и вдруг — в отдельном праздничном пакете — короткую дубленочку, тоненькую итальянскую «на рыбьем меху», но с огромным пушистым воротником. Лама.