Гус указал на экран:
— Если ураган повернет к нам, здесь все поменяется.
— Помню.
Над прилавком висели водонепроницаемые чехлы для карт. Речные гиды пользуются ими, чтобы карта не намокала, — до тех пор, пока не научатся помнить реку наизусть. Это случается уже после нескольких сезонов на Сент-Мэрис. Карта была нужна мне еще меньше, чем чехол для нее, но все-таки я взял то и другое. Карта будет подтверждать показания навигатора, и наоборот. Я вытащил из кармана пакет с газетной вырезкой, сунул его в чехол с картой и надежно закрыл.
Погрузив все в машину, я обернулся к Гусу. Он заслужил объяснение.
— Как у тебя дела?
— Ну, лично я бы предпочел сейчас быть где-нибудь в районе Флорида-Кис, где мобильная связь отсутствует по факту, но… — он жестом обвел магазин, — дела сами собой не делаются.
— Продай картину. Купи лодку. Устрой себе отпуск.
Он кивнул:
— Может быть, когда-нибудь. Уверен, что не хочешь поговорить?
— Врачи отослали нас домой. — Я снял со стены уключину и принялся рассматривать узел. — Что бы ты ни услышал на той неделе… это, возможно, будет лишь половина правды.
Я выдернул из блокнота листок, перечислил все, что взял в магазине, и написал внизу номер своей кредитки.
— Будет лучше для меня, если ты подождешь недельку, прежде чем получить по счету.
— Тебе нужны деньги? — поинтересовался Гус.
— Нет, Просто ты наверняка привлечешь внимание, а я не хочу, чтобы они знали, где я.
— У тебя проблемы?
— Не то, о чем ты думаешь. По крайней мере пока.
Гус сложил список и сунул в карман:
— Обналичу через месяц.
— Спасибо, Гус.
Я сел в машину и пристегнулся. Гус прислонился к дверце и посмотрел в сторону шоссе.
— Я тут недавно думал о твоей матери…
— Правда?
— Она была замечательная женщина. Я рассказывал тебе, что однажды сделал ей предложение?
Я со смехом покачал головой:
— Нет.
— Она сказала, что уже замужем, и это не пройдет. И потом, я ей слишком нравился. Она сказала, что я пойду на попятный, как только узнаю ее поближе. — Гус помолчал. — Думаю, с тобой она не промахнулась.
— Мама делала все, что могла.
Гус использовал свою парковку в качестве пристани для тех, кто брал у него лодки напрокат. Снабдив клиента спасательным жилетом, веслом и каяком, мы обычно спускали лодку на воду неподалеку от парковки. Короткая дорожка, ведущая к реке, — и все. Там достаточно глубоко, чтобы плыть, но при этом не слишком — если каяк переворачивался, гребец мог встать на ноги. Гус уставился на воду.
— Она любила эту реку. Думала, в ней есть нечто особенное.
— Да.
Гус положил мне руку на плечо.
— И она была права.
— Хотя некоторые скажут, что это всего лишь трещина в земной коре, где находит себе последнее пристанище всякое барахло.
Гус сунул руки в карманы.
— Это лишь один взгляд.
— У тебя другое мнение?
— Да. И ты меня скоро поймешь. Река напомнит тебе об этом лучше, чем я. — Гус покачал головой. — Она никогда не меняется. Река может сменить русло, но при этом остается той же самой. Это мы меняемся. Мы приходим к ней, став другими. А река неизменна.
— Когда я был маленьким, мама говорила, что в этой реке живет Бог. Я часто лежал на берегу и ждал, когда же он покажется.
— И что бы ты сделал?
Я засмеялся.
— Я бы взял его за глотку и тряс до тех пор, пока он не ответил бы на мои вопросы.
— Будь осторожнее в своих желаниях.
Ветерок зашелестел в верхушках деревьев и принес с собой прохладу.
— Гус, прости, что я приехал вот так…
Он принялся ковыряться соломинкой в зубах.
— Река меня многому научила. Наверное, поэтому я не хочу уезжать. Она вьется, петляет, змеится, Не проходит дважды по одному месту. Но заканчивается там же, где и всегда.
— И что это значит?
— Что главное — это плыть.
Глава 5
Характерная особенность провинции — невежество. Провинциалы не глупы и уж точно не идиоты. Мы гордимся собственным здравым смыслом, среди нас попадаются люди с высшим образованием, но есть вещи, о которых нам известно весьма немногое, и это, судя по всему, происходит от горделивого нежелания задавать вопросы или от нежелания знать. Не беспокойтесь, этот недуг поражает не только провинциалов. Просто в Нью-Йорке он называется иначе.
Для меня в юности такой вещью была живопись. Большинство моих друзей считали, что живопись — это предмет, которому тебя учат, или то, что творишь ты сам, когда при помощи баллончика выводишь на водокачке имя своей подружки. Не то чтобы мы не ценили человеческие достижения. Ценили и ценим. Скорее, нам неприятны были высокопарные разговоры, связанные с искусством. У нас не было времени на подобные глупости. Мы просто видели красоту в разных ее проявлениях, а потом обсуждали увиденное на своем языке.
Поэтому, когда остальные поняли, на что я способен при помощи карандаша и кисти, они немедленно прозвали меня Пикассо, хотя понятия не имели, кто он такой и почему я на него похож. Людям просто нравилось это имя, и оно возвышало их в собственных глазах. Я-то кое в чем разбирался и не хотел иметь ничего общего с Пикассо. Возможно, я действительно «видел» иначе. Наверное, рыбы так же рассуждают о воде. Пока не вытащишь их на берег, они полагают, что дышать жабрами — абсолютно естественно.
Пока мама была жива, она часто водила меня в библиотеку — два-три раза в неделю. Там стоял кондиционер, курить не позволялось, вход бесплатный и открыто допоздна. Мы часами рассматривали альбомы по искусству и обсуждали то, что нам нравилось или, наоборот, не нравилось. В наших разговорах было мало возвышенного. Мы просто говорили: «Мне нравится его улыбка», или «Мне нравится этот цвет», или «Это смешно».
Потом я понял, что на самом деле мы имели в виду: «Эта картина о чем-то мне говорит». Такова функция искусства. Оно заговаривает с нами, и мы слышим этот зов, если знаем его язык и умеем слушать.
Мы изучали античное искусство и гадали, что стряслось в эпоху Средневековья. Я почти ничего не знал, но понимал, что цивилизация откатилась назад — если судить по картинам. Мама раскрывала передо мной художественный альбом, клала на стол чистый листок бумаги, и я рисовал то, что видел.
Я никогда не пытался осмыслить мир искусства целиком. Я брал лишь то, что хотел. То, в чем нуждался. Цель была одна. В отличие от художников, которые могут безболезненно варьировать формы, темы и стили, я так делать не мог. И сейчас не могу. Поэтому сосредоточился на том, что у меня получалось. На портретах. В частности, на выражении эмоций. Визиты в библиотеку научили меня, что эмоции видны в развороте плеч, подъеме подбородка, переплетении пальцев, глубине вдоха, скрещении ног, отражении света в глазах.