Он сказал маме, что я выгляжу больной, и та отвела к меня врачу. Врач прописал мне лекарства и велел пить три раза в день что-то наподобие молочного коктейля. Папа записал меня на гимнастику, чтобы я «подтянулась», а мать теперь сильно ругала меня, если я не хотела есть.
Думаю, она хотела угодить папе. Я снова начала есть; не было смысла изводить себя голодом, я все равно продолжала расти. Но я была сломана. Я пыталась вновь и вновь, делала то и это, чтобы они снова стали меня любить меня как раньше, чтобы снова стали моими мамочкой и папочкой, и чтобы я опять была собой, как прежде.
Дойдя до этого момента, Триша расплакалась. «В-общем, в то время я и начала выдергивать ресницы... Взрослея, я много чего делала. Я делала все, что только могла придумать, чтобы привлечь их внимание — любое внимание, одобрение или осуждение, мне было все равно. Я хорошела собой, и когда стала уже действительно симпатичной, они, похоже, перестали возражать, чтобы я присутствовала при гостях. Но я больше не могла доверять им. Как бы мне ни хотелось их одобрения, а я отчаянно хотела их одобрения, я боялась этого. У меня это однажды было, и потом этого не стало. Поэтому я делала много чего, чтобы задеть их, смутить. Я вела себя очень кокетливо, из кожи вон лезла, чтобы соблазнять молодых офицеров, служивших под началом отца. Думаю, мои поступки можно было описать словами: «Эй ты, посмотри на меня! Да катись ты!». Я теперь не доверяла никому. Особенно себе».
Пока проходила юность и первая молодость Триши, ее нежелание и неумение доверять приводили ее ко многим травмирующим отношениям и разрушительному образу действий. Она испытывала всепоглощающую жажду мужского внимания и одобрения, но когда получала желаемое, то это начинало пугать ее, и Триша предпринимала шаги, чтобы поскорее прекратить отношения. Она ненавидела женщин и не доверяла им, поэтому не имела подруг. (Первоначальной целью лечения была ее неспособность найти общий язык с женщиной-врачом.) В ранней юности она обнаружила способ причинения себе боли, который приносил некое удовлетворение (выдергивание всех ресниц щипчиками), и, несмотря на возникавшие из-за этого косметические сложности, Триша продолжала выдергивать себе ресницы, поскольку теперь это стало укоренившейся потребностью.
Вполне очевидно, что в случае Триши присутствует ряд факторов. Ее родительская семья -хороший пример нарциссической семьи, где ребенок вначале отвечает потребностям родителей, и потому в ответ его потребности также удовлетворяются. (См. «Перевернутая родительская модель» ниже.) Для карьеры ее отца было выгодно, чтобы их считали бы красивой парой с прелестным ребенком, а карьера отца одновременно была и карьерой матери. Но по мере того как девочка взрослела, вытягиваясь в нескладного подростка, а ее запросы росли и возникали собственные цели, она становилась все менее полезным приобретением для родителей. Физические потребности Триши удовлетворяли домработницы и служанки, а эмоциональные нужды — никто. Мать становилась все более жестокой, ее слова становились все обиднее, а отец держался то холодно и отстраненно, то тепло и даже заигрывал. Триша рассказывала, что время от времени в родителях просыпалась нужда окружить Тришу родительской заботой, и тогда они неожиданно и непонятно почему приближали ее к себе, проявляли внимание и выражали любовь. Такое спорадическое и непредсказуемое усиление родительских чувств — типичное явление в нарциссических семьях. Оно держит детей «на крючке» у родителей, так как дети надеются вызвать этот всплеск любви вновь, что вынуждает их еще больше не доверять себе (поскольку, как детям кажется, они не способны вызвать положительное взаимодействие) и другим («Они как бы всасывали меня через трубочку и в последний момент отпускали, чтобы не дать мне проскользнуть внутрь»).
Перевернутая родительская модель
По мере роста ребенка, самоощущение родителей может становиться все более связанным с развитием ребенка. Одновременно с этим, по мере того как потребности ребенка становятся более сложными, и вместе с тем яснее сформулированными, ребенок может начать более очевидно посягать на родительскую систему. Капризного младенца, который требует родительского внимания в неудобное время, можно, в конце концов, поместить в закрытую кроватку. Раздражительный и способный легко расплакаться девятилетний ребенок — совершенно другой вопрос.
Поскольку психологические потребности ребенка становятся все большим фактором в жизни семьи, то формируется действительно нарциссическая семья. Родительская система не может приспособиться, чтобы удовлетворять потребности ребенка, и ребенок, чтобы выжить, сам должен стать тем, кто приспосабливается. Начинается процесс инверсии, когда обязанности сторон меняются местами: ответственность за удовлетворение потребностей постепенно перемещается с родителя на ребенка. Если в период раннего детства родители, возможно, удовлетворяли потребности ребенка, то теперь ребенок все больше пытается соответствовать потребностям родителя, поскольку только таким образом он может заслужить внимание, принятие и одобрение.
Пока ребенок совсем маленький, его нормальное развитие часто само по себе является наградой, а потому вознаграждается родителями. Например, улыбка ребенка обычно является источником удовольствия для родителей и приветствуются взволнованными голосами, вниманием, объятиями. Когда ребенок кушает, начинает сам садиться, ползает, издает звуки и пытается произносить слоги -все это обычно вознаграждает и вознаграждается в свою очередь. Потребности ребенка и потребности родителей совпадают; нет никаких проблем.
Нормальное развитие подрастающего малыша, однако, может уже представлять угрозу родителям. Когда малыш научился ходить сам, его исследования окружающего требуют от родителей бдительности и терпения; крики малыша «Нет!» и «Мое!» могут выводить из себя и смущать. Вопросы и требования дошкольника навязчивы и отнимают много времени. Далее, потребности детей, особенно эмоциональные, увеличиваются в геометрической прогрессии, в то время как их сговорчивость уменьшается. По мере развития нормального ребенка, его потребность получить нужное себе и заслужить одобрение друзей увеличивается, а потребность угодить родителям уменьшается.
В здоровой семье, как бы этот факт не раздражал, он все же не изменяет основное осмысление родительской ответственности: работа родителей — удовлетворять потребности ребенка, не наоборот.
В нарциссической семье, тем не менее, потребность ребенка в дифференцировании себя от других и насыщении своих эмоциональных потребностей, растущая по мере его нормального развития, вызывает у родителей убеждение, что их ребенок намеренно мешает им, становясь все более и более эгоистичным, и т.д. Родители, чувствуя угрозу себе, таким образом «тверже стоят на своем» и ожидают, что ребенок, встретив более сухое и строгое отношение, станет больше соответствовать их требованиям. В какой-то момент между ранним детством и подростковым периодом родители теряют правильный фокус (если он когда-либо и был) и перестают видеть в ребенке равного им человека, чьи чувства надо уважать.
Вместо этого, ребенок становится продолжением родителей. Нормальное эмоциональное