Читать интересную книгу Пути Господни - Ксения Кривошеина

С тех пор она ходит с костылем и как‑то однажды, смеясь, сказала мне: «Я теперь, как Карка, скачу на одной ноге… Помнишь, мы ему тоже протез выдумывали, да он умер». Совсем недавно (в свои 89 лет) она опять упала, с ещё большими страданиями и усилием опять стала ходить, но уже с двумя костылями.

Мамино постепенное увядание вызывает во мне страх и незнакомые доселе чувства. Вдруг она мне говорит: «Ты хорошо выглядишь. Может, тебе пора родить? А кто твой муж?» Разговоры наши свелись к двум фразам: «Как ты завтракала? Как спала?» Спрашивать чуть

пространней уже бесполезно. Она забыла много слов и понятий. Хотя, утром встаёт, сама одевается, застилает кровать и идет к столу. А ведь она была красавица. Длинные косы цвета воронова крыла с синим отливом, она их укладывала в причудливые прически. Высокая, стройная, хорошо танцевала, пела, читала стихи… В ней всегда была застенчивость и робость, порой даже самоуничижение, которое, полагаю, оставалась у неё от принадлежности к малому народу. Но была в ней и дерзость, и бесстрашие. В 1935 году она села в поезд и десять дней ехала до Ленинграда. Цель — Театральный институт. Приняли её тоже не сразу. По способностям она прошла, но приемная комиссия поставила условие: исправить за год русское произношение. Вот тут‑то и сказался её упрямый характер. Перед самой войной она стала актрисой Брянцевского ТЮЗа. «Вот посмотри, это ты в роли Беатриче… А это ты в «Грозе» Островского.» — «Нет, не помню. Неужели это я?» — опять сердится мама и замолкает.

В моей голове с утра до вечера толкутся вопросы, и я мысленно обращаюсь к тебе: «Ну, мамочка, неужели ты не помнишь, какие ты пиры закатывала, сколько самых разных людей сидело за нашим столом, какие интересные разговоры мы вели, как мы с тобой путешествовали и как ты, прожившая всю жизнь с моим отцом, была им брошена в свои 60 лет… Нам удалось с тобой выдержать, пережить трудности. После долгих месяцев ночных рыданий и болезни ты нашла в себе силы и пошла опять работать в театр. Ты стала заведовать костюмерной в замечательном ансамбле Якобсона. Ты объездила почти всю Россию, побывала в Германии, Югославии. Тебя все любили, и ты любила всех… Последний раз ты упала страшно. Когда я прибежала к тебе, то нашла, раздетую, окоченевшую, лежащей на полу в огромной луже крови. Как и когда ты упала? Может, ты так лежала всю ночь? Мое сердце разрывалось от жалости, страха, безысходности, и я стала молиться, читать все молитвы подряд, я укрыла тебя всеми одеялами, подложила под голову подушку, которая тут же пропиталась кровью. Я вызвала скорую помощь, мы поехали в больницу… Удивительно, что ты ничего не сломала, только рассекла голову. Нет, инсульта у тебя не было и тебя не парализовало, но после этого последнего падения из твоей памяти начисто стерлось много имен, событий, дат, как и место, где ты прожила двадцать лет. Вот тогда, после трехнедельного пребывания в больнице, мне чудесным образом удалось устроить тебя в мини–старческий дом (всего тринадцать старушек) рядом с нашим домом… Ты восприняла свою комнату так, будто жила в ней всю жизнь…

Я мучительно переживаю этот новый этап нашей жизни. Мне стыдно, и я ругаю себя за то, что у меня нет больше сил, нет возможностей ухаживать за тобой двадцать четыре часа в сутки. В это твоё последнее мирское пристанище я перенесла вещи, кое–какую мебель, цветы и книги, которые ты так ни разу и не раскрыла. Ты окружена вниманием и заботой девушек–медсестер. Терпение и любовь этих белых, желтых и чернокожих ангелов к постояльцам поразительна. Чем‑то напоминает твоё отношение к больным и бессловесным животным…

Кстати, ты часто говорила мне, что отмерено тебе мало и что ты скоро умрешь. Для меня, девочки, девушки, потом взрослой женщины, на разных этапах жизни твои слова звучали по–разному, вызывали чувство страха. С детства я боялась твоего исчезновения, а с возрастом слова переросли в некое заклинание смерти, и ты не умирала, а дожила до 93 лет… Как объяснить эти заклинания? Как твой постоянный страх смерти или, наоборот, готовность принять её в любой момент? Может, это говорило в тебе первобытное нанайское: «Приходит срок, и он идет на курган…». Бывает, что в своих снах я вижу тебя молодой, веселой, бодрой — такой, какой я тебя помнила в юности. Просыпаюсь и с удивлением думаю: как же это может быть, что твой «тот» образ так отпечатался в моем подсознании? Он как награда мне, взамен того, какой ты стала. Твой сегодняшний облик меня страшит, трудно быть рядом, и каждый раз, уходя от тебя, я задаюсь вопросом: почему?.. Сознаешь ли ты сама свой медленный уход из нашей жизни? И сколько времени тебе суждено еще пребывать в этом преддверии?.. На все бесконечные вопросы я нахожу только один ответ: во мне говорит величайший страх приближающейся смерти, он повергает меня в пустыню мыслей, в этом страхе твоего исчезновения растворяется все и остается только пронзительная жалость к тебе. Это дыхание смерти так близко, так мистически не имеет границ; расстояние ей не подвластно… Можно только уповать на банальную фразу: «Время всё лечит». Ничего оно не лечит, и наши близкие, покинувшие эту «юдоль слёз», всегда живут с нами. И сегодня я могу только шептать: «На все воля Божия», — и пожелать тебе, мамочка, тихого и безболезненного угасания».

Четвероногий друг

Ангел кроткий, безмятежный, Тихо молви мне: прости…

А. С. Пушкин

М ой отлет в эмиграцию нельзя сравнить с «белым бегом» наших бабушек и дедушек, в равной мере, как и с современной миграцией соотечественников. К приезду Ивана и моей мамы в 1981году мы сняли маленькую двухкомнатную квартиру на улице Гандон. В этом же доме, двумя этажами ниже, жили родители Никиты, а название улицы вызывало смех у всех советских друзей. Нина Алексеевна Кривошеина в свое время ругала Игоря Александровича: «Игорь, как я буду надписывать конверт с таким адресом в Москву? Как вы могли снять квартиру, во–первых, в «хамском тринадцатом округе», а во–вторых, это название улицы!» Я не знаю, по какому стечению обстоятельств Игорь Александрович нашел эту квартиру, но именно сюда, в этот дом, я приехала к Никите с двумя картонными чемоданчиками, и здесь мы счастливо прожили семнадцать лет. Мне и вправду приходилось объяснять советским друзьям, что улица названа так в честь французского писателя…

В съемной квартире на улице «имени Гандона» нас окружили голые стены и пустое пространство. Мы купили матрац, положили его на пол; два стула, большую доску превратили в кухонный стол и место для моего рисования, за ним же мы принимали гостей, и еще у старьевщика сторговали старый черно–белый телевизор. Он был для меня замечательным продолжением языковой школы «Берлиц». Никита жил холостяцкой жизнью, а когда, ещё до нашего знакомства, приезжал из Лондона, где работал, в Париж, то останавливался у родителей. Скарбом он не обзавелся. Пережив три эмиграции, аресты и ссылки, семья Кривошеиных чудом сохранила несколько фамильных предметов, но любимые сковородки и кастрюли приехали с Ниной Алексеевной в 1975 году из Москвы, а потом достались мне в наследство вместе с прекрасной книгой рецептов «Tante Marie».

Шутливую рекомендацию Игоря Александровича, что нужно жениться на «красивой, доброй, умной и богатой», Никита выполнил не до конца и до сих пор повторяет, что «последний пункт в этом списке у Ксении отсутствовал».

Уже в первые дни нашего знакомства (в Женеве) Никита предложил мне прокатиться на его мотоцикле. Я бесстрашно согласилась, хотя трусила, потому что никогда не садилась на такую машину. Первые путешествия мы совершили по Швейцарии, потом по Франции, пересекли горный массив Юра, проехали через Бургундию, Эльзас… Прекрасная Франция поразила меня разнообразием и ухоженностью пейзажа, вкусной едой, обилием музеев, приветливостью людей. Все говорили «merci», а за что — непонятно… Как не вспомнить анекдот–быль: приехавший русский пошел утром в булочную, купил знаменитый белый хлеб «багет», и продавщица ему сказала «merci»; он был страшно озадачен: «Или она меня обсчитала, или хлеб жесткий». Проверил сдачу, все в порядке. Потискал хлеб, почти горячий. — «Так за что же она меня благодарила?»

До сих пор не понимаю, как я не боялась ездить с Никитой на мотоцикле? По природе он человек рассеянный, впрочем, по молодости страха не чувствуешь, особенно когда сидишь за спиной любимого человека. В наших пробегах мы частенько ехали по большим автотрассам, мимо нас проносились гигантские грузовики–трейлеры, от которых буквально сдувало в кювет, а через пару километров, съехав с магистрали, Никита останавливался, раскрывал карту и грустно говорил: «Мы заблудились, я не знаю, куда ехать…» Потом мы каким‑то русским чутьем выскакивали на маленькие проселочные дороги и, петляя по ним, приезжали в совершенно незнакомый городок или селение. Шли в первую дешёвую, всегда чистенькую, гостиничку, вкусно ели, осматривали местные достопримечательности и катили дальше. Тогда я впервые поняла, как можно просто, без особого комфорта, совершенно безопасно узнавать страну. Именно тогда я увидела, сколько молодежи, да и людей среднего возраста, с рюкзаками, на велосипедах, пешком, в автобусах и поездах передвигаются самостоятельно по всей Европе. В руках бутылка воды, карты, а глаза и ноги ищут интересные места! Меня, только что выехавшую из СССР, удивляла легкость, беспрепятственность путешествий, доступность обозрения, сеть удобных магистралей и дорожек по всей стране, простота и открытость людей, быстрота и слаженность всего этого огромного механизма, который работает на обслугу как «дикого», так и цивилизованного туризма.