…Гийом Ивер поднял голову. Перед ним была распахнутая настежь дверь трактира его приятеля Жака Дале. Он вошел. Народу почти не было. Хозяин оторвал глаза от стойки и, с некоторым удивлением: тот был здесь нечастым гостем, уставился на своего знакомого.
– Подай вина, Жак, – пробормотал комендант. – Похмелиться надо бы, малость перебрал вчера, – зачем-то соврал он, выуживая непослушными пальцами несколько су из кошелька на поясе.
– То-то я смотрю, Гийом, ты грустный, как на собственных поминках, – понимающе кивнул трактирщик. Он отвернулся, чтобы нацедить вина из дубовой бочки, и поэтому не увидел, как побледнел его друг при последних словах.
– Что слышно в народе? – спросил комендант, осушив объемистую кружку вина, вкуса которого почти не почувствовал.
– А что говорят? Разное говорят… Не дожидаясь просьбы, Жак вторично наполнил посудину. Жалуются люди, само собой: налоги дерут, съестное дорожает… Ну, да когда легко-то было? – добавил он, словно оправдываясь. И, неожиданно наклонившись к уху коменданта, полушепотом спросил:
– Случилось чего? Или война опять?
– Да нет, Жак, что ты… Это я так, просто… – Вот что, – поспешил он сменить тему. Я перекушу, пожалуй, чего-нибудь.
Жак кивнул.
– А чего будешь есть?
– Да все равно, – бросил Гийом, направляясь в чистый угол к пустующему столу. Посмотрев внимательно ему вслед, трактирщик пожал плечами. Молоденькая, весьма миловидная и пухленькая служанка поставила перед комендантом большой глиняный кувшин с красным вином, миску с густой гороховой похлебкой, блюдо с тушеной рыбой и пучком зелени и полкаравая ржаного хлеба.
Он почти не взглянул на еду, зато проводил глазами округлый, весьма аппетитный задик девушки.
«Может быть попробовать эту штучку? – вдруг подумал он, – Наверняка ведь не откажет». За свою жизнь он знал не так уж много женщин. Продажными девками брезговал, а на войне… Мать воспитала в нем уважение к женской чести и почти никогда, за исключением нескольких случаев он не пользовался во взятых городах и деревнях извечным правом победителя и не брал женщин силой… Над ним из-за этого смеялись другие солдаты, называя то монашком, то евнухом, пока однажды, кто-то, прошедшийся на счет мужских достоинств его отца, не свел близкое знакомство с его кулаками.
Отец… Колесный мастер Анри Ивер, умерший когда Гийому было восемь лет, добряк, не любивший войну и отшлепавший сына, когда тот заявил отцу, что хочет стать солдатом.
А он сам сейчас почти на десять лет старше, чем был его отец, когда отдал Богу душу!
И что за мысли лезут ему в голову?
Комендант вгрызся в каравай, вспомнил, что не прочел молитву перед едой, но только махнул рукой.
В харчевню входили люди, о чем-то весело переговаривались, звенели серебром, щипали служанок – те в ответ взвизгивали нарочито громко. Многие узнавали коменданта, приветствовали его, тот кивал, односложно отвечая. Кувшин меж тем быстро пустел. Он опрокидывал кружку за кружкой, и незаметно показалось дно в кувшине, а затем и во втором. И уходила куда-то тяжесть, что владела душой, и забывалось то, что наполняло сердце мраком.
…С какого-то момента он перестал осознавать и помнить, что происходит с ним. Память сохранила только отдельные картины, словно выхваченные из темноты вспышками молнии.
…На коленях его сидит та самая служанка. Играя глазками, она тянет сидр из кружки, поднесенной ей Ивером, в то время как другая его рука шарит у нее под подолом. Вот уже служанка, висит у него на шее, что-то жарко шепча ему в ухо, а от стола отступает другая ее товарка, с округлившимися глазами, прикрывая дрожащими руками разорванную до пупа блузку.
…Его приятель Жак с угодливо – испуганным лицом пятится прочь; позади него столпились посетители, чьи лица мешает различить эта проклятая дымка. При этом, в руке Гийом зачем-то держит обнаженный меч.
Это было последнее, что сохранилось в его памяти…
* * *
Вокулер. Четыре дня спустя.
Закатное солнце, бившее в окно, бросало оранжевые отсветы на стены, листы бумаги на столе, на осунувшееся, небритое лицо Антуана де Камдье. Бальи сидел, обхватив голову руками, весь уйдя в тягостные мысли.
Господи, ну почему этому надо было случиться именно в его бальяже, за что ему такое наказание?! Ведь в округе не было особой нищеты в сравнении с соседями, и дворяне особо не лютовали, и прево. [3]
не так чтобы лихоимствовали. Здешний народ, конечно, подкосила война с империей, но то было уже пять лет назад.
Как все таки скверно получилось! С самого начала все пошло вкривь и вкось. Часа через полтора после ухода отца Жоржа и коменданта к нему явился весьма взволнованный городской эшвен [4] Симон Павель и сообщил, что среди жителей Вокулера пошли разговоры о появлении в Лотарингии сына покойного короля Людовика Х, вовсе не умершего будто во младенчестве, как было объявлено три десятка лет назад, а спрятанного верными слугами отца, дабы избежать козней врагов. И теперь принц собирает войско, желая вернуть себе корону. В двух словах поведав эшвену о разыгравшемся бунте и наказав немедленно сообщать любые подозрительные известия, бальи принялся лихорадочно обдумывать: не связан ли как-то бунт с этим, сулящим возможно еще большие неприятности, слухом, и – чем черт не шутит – не происки ли все это давнего врага: императора Карла Богемского. [5]
Попутно он пожалел о том, что так опрометчиво рассказал о бунте известному своей болтливостью Павелю и, как оказалось, пожалел напрасно. Явившийся с докладом городской сержант [6] сообщил, что в одном из трех вокулерских кабаков вспыхнула драка между завсегдатаями и приехавшими на рынок крестьянами. Стража палками разогнала пьяных буянов, но при этом кто-то из разбегавшихся в разные стороны мужиков выкрикнул, что недалеко пришествие избавительницы и что скоро вот ужо всех стражников и приставов развесят за срамные места. Из этого бальи с грустью заключил, что слухи о бунте успели просочиться в город. Гоня прочь недобрые предчувствия, бальи кликнул писца и принялся составлять донесение сенешалю [7] Шампани.
От этого занятия его оторвал явившийся к нему собственной персоной отец Жорж. Пыхтя и отдуваясь, он поведал, что почти у самых ворот аббатства его остановил, надо полагать, уже окончательно выживший из ума дряхлый старик и простодушно спросил: знает ли святой отец, что на землю спустилась сама Мария Магдалина, чтобы спасти Францию? На истерический выкрик настоятеля – от кого тот слышал эту чудовищную ересь? – старец спокойно ответил, что так говорят жители его деревни, а им об этом сказал человек, видевший посланницу небес воочию.