Читать интересную книгу Почти полный список наихудших кошмаров - Сазерленд Кристал

Вот что она вспомнила о своем дедушке, пока тот говорил:

• Весь мир знал его как крутого детектива убойного отдела, она же знала его как дедулю – мужчину, который выращивал сады орхидей и разрешал ей срывать цветы, когда остальным это запрещалось.

• Единственные, кто ему нравился из животных, были птицы, пока Флоренс Солар не спасла щенка (Редж очень не хотел его оставлять). Щенок хвостом ходил за дедушкой по оранжерее, в то время как тот ухаживал за орхидеями. Он делал вид, будто ненавидит собаку, а сам был ею одержим. Кличку псу так и не дали, и дедушка обращался к нему лишь словами «иди отсюда», хотя при этом позволял спать у себя на коленях во время просмотра телевизора и в изножье кровати – каждую ночь.

• Его смех. Когда дедушке казалось что-то особенно смешным, он откидывал голову назад. Подушечкой указательного пальца всегда вытирал правый глаз под стихающий смех, плача от счастья или горя.

Воспоминания о смехе, наверное, больше всего расстроили Эстер. У нее не было ни одной записи с ним; когда Реджа не станет, звук продолжит жить лишь в ее несовершенном воспоминании, где со временем исказится или вовсе забудется. Из уголка ее правого глаза скатилась слезинка, и она указательным пальцем стерла ее, а затем вновь проиграла в голове дедушкин смех, уже сомневаясь, таким ли он был на самом деле.

История подошла к концу. Девочка встала, потянулась, прижалась губами к восковому лбу Реджа. Тот спросил, кто она: ангел или демон, пришедший забрать его душу, – и на этом они покинули дедушку.

6

Проклятие и жнец

Вечером солнце зловеще пряталось за горы – раскаленный круг четвертака тонул на дне неба, – и семейство Соларов готовилось к очередной ночи в своих окопах. К очередной битве против вечно надвигавшейся тьмы. Этот ритуал совершался каждый вечер на протяжении шести лет.

Юджин как обезумевший шнырял по коридорам дома, вооруженный спичками и новенькой любимой зажигалкой в виде дракона, изрыгающего пламя из задницы, и зажигал свечи. Процедура была долгой. Время от времени он выглядывал в окно и бормотал: «Черт. Черт меня побери. Чертов закат!» – или что-то в этом роде, а после продолжал щелкать языком улыбающегося дракона, пока из его недр не вырывалось голубое пламя. Порой он спрашивал у Эстер, который час, и она, сверившись с телефоном, говорила: «Пять тридцать два» или «Без четверти шесть». В ответ, какое бы число она ни называла, Юджин чертыхался и начинал двигаться еще быстрее; свечи зажигались даже без прикосновения к ним – сияние, которое он прежде впитал кожей, слетало с кончиков пальцев на фитильки. Не многие могли зажечь свечу одной только силой воли, а Юджин Солар мог. Со временем уже весь дом гудел от электричества, светился огнями, а в воздухе пахло горелыми фитилями и расплавленным воском.

Роль Эстер в этом маниакальном ритуале сводилась к обеспечению безопасности: она закрывала все окна, задергивала шторы, посыпала пороги дорожками соли и проверяла, надежно ли заперта входная дверь. Она как раз завершала последний пункт этого действа, ее рука зависла в нескольких дюймах от замка, когда на дверь с другой стороны обрушилась череда ударов, пробудившая сильную тревогу. Все жители в округе знали: к их дому не следует подходить (все равно никто не откроет), а значит, стучавшийся почти наверняка был жестоким грабителем. Эстер уже обдумывала имеющиеся у нее варианты – позвонить в полицию, схватить на кухне нож, самой забаррикадироваться в подвале вместе с отцом, – но жестокий грабитель окликнул ее.

– Эстер! Эстер, открой! – прокричал знакомый голос.

На пороге ее дома стоял Джона Смоллвуд. И рыдал.

Эстер опустилась к почтовой щели.

– Я на это больше не куплюсь, – отрезала она. – Ты уже однажды украл у меня пастилу. Тебе не стыдно? Хочешь украсть еще одну?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Открой чертову дверь! – завопил Джона.

– Просунь список в щель для почты и…

Джона вновь заколотил в дверь.

– Ну же, открой, это срочно!

Вот что слышит человек, страдающий тревожным расстройством: «Я пришел убить тебя и твою семью».

Эстер оглянулась – Розмари и Юджин, стоявшие за ее спиной, уже испарились, растворившись в доме после первого стука. Теперь они не покажутся из своих укрытий, пока горизонт не будет чист.

Так что Эстер с осознанием, что рискует одна, и достаточной уверенностью, что Джона не убийца, сделала глубокий вдох и открыла дверь.

– Я сбил его мопедом! – с этими словами Джона влетел в дом. В сложенных ладонях он держал то, что в первую секунду она ошибочно приняла за мокрую ушанку – пушистую русскую шапку, – а на самом деле оказалось бездыханным тельцем котенка. Мопед Джоны кремового цвета валялся во дворе перед домом, между корнями деревьев, его колеса до сих пор вращались.

Котенок явно не дышал.

– Думаю, он мертв, – сказала она, нежно накрыв ладонями руки Джоны.

– Он не мертв! – парень отдернул руки с котенком и прижал его к груди.

– Чего ты от меня хочешь?

– Твой отец же ветеринар, да?

– Джона, он не… Он не выходил из подвала уже шесть лет. И за все это время не видел ни души.

Джона Смоллвуд, стоило отдать ему должное, не считал это чем-то странным, в отличие от большинства людей, кто знал о состоянии Питера Солара.

– Где подвал? – спросил он.

Тогда Эстер проводила его к оранжевой двери, куда ее отец вошел холодным утром вторника шесть лет назад и откуда больше не выходил. Они вместе спустились по лестнице; перья ее плаща вздымали клубы пыли с деревянных ступенек. Даже здесь, внизу, выключатели были заклеены изолентой, еще с тех времен, когда Юджин навещал их отца.

Подвал, в котором сейчас заключалась вся жизнь Питера Солара, выглядел именно так: будто его не покидали шесть лет. Стены закрывали длинные полосы красной ткани, что делало помещение похожим на наркопритон. Из мебели имелась только та, что находилась здесь в тот день, когда он решил отсюда не выходить. Стол для пинг-понга, диван, бывший модным в 1980-е годы, четыре разномастных барных стула и черно-белый телевизор. Все эти вещи окружал обычный подвальный бардак: лестница, три лампы, гора настольных игр, мешки со старой одеждой, много лет назад отложенной для сдачи в секонд-хенд, клюшки для гольфа, гитара, две искусственные елки (обе круглый год стояли наряженные игрушками и гирляндами, поскольку Питер обожал Рождество), граммофон Реджинальда и десятки опасно покосившихся стопок книг и газет.

Шесть лет назад этот подвал казался Эстер невероятно классным. Глядя на него, она видела Выручай-комнату из «Гарри Поттера» и верила, что ее отец – эксцентричный волшебник, заслуживающий места в Хогвартсе. Сейчас же она чувствовала запах бледной человеческой кожи, не видевшей солнечного света полдюжины лет, и видела тонкий слой жира, который осел на гробнице, ставшей его жизнью.

Эстер было одиннадцать лет, когда однажды днем Питер Солар спустился сюда, чтобы по просьбе Юджина включить второй генератор. Возможно, он слишком сильно горевал о своем брате, дяде Харольде, – тот недавно скончался из-за своей боязни микробов, – или ужас перенесенного инсульта загнал его, ищущего утешения, в темноту, или просто-напросто настал его черед стать жертвой проклятия. Какой бы ни была причина, с ним случилось следующее.

У подножия лестницы у него произошла паническая атака: он вдруг обнаружил, что не в силах подняться дальше второй ступени. В тот день Питер уволился с работы, нанял сантехника для починки туалета в подвале, заказал столько консервов, что хватило бы пережить два конца света, и поклялся больше никогда не выходить на поверхность.

К слову сказать, эту клятву он до сих пор не нарушил.

Питер в клетчатом банном халате и тапочках сидел на диване, потягивал домашние спиртные напитки и слушал рождественские песни. До собственного погребения он всегда выглядел безупречно: волосы гладко зачесаны назад, кончики усов подкручены. Первый год он еще старался следить за внешностью. А после к нему перестали ходить. Сначала коллеги по работе, потом его лучшие друзья и даже собственная сестра. Они слишком рано махнули на него рукой. Эстер, Юджина и Розмари хватило еще как минимум на два года, прежде чем и они перестали его навещать. Им было слишком больно наблюдать за тем, как он медленно превращается в подобие человека.