Читать интересную книгу "Иерихонская Роза (СИ) - (Кимера Эрис)"

с новой силой, будто глупая горничная добавила масла во влажный котел.

— Эрмера, Эрмера, больше всего на свете…

Эрмера подняла руку и ударила его. Эстели ахнул и отпрянул, держась за щеку, и в небесных глазах его расцветал шок.

— Ты что, ты же… Ты меня ударила?

— И ударю еще тысячу раз, если ты посмеешь ко мне прикоснуться! Думал, что самый умный, думал, меня обманул, да, Эстели? Ах, Эстели… Да зарастет твой дом мхом и плесенью, да прохудятся твои мешки с зерном, да продашь ты последнюю люстру, чтобы не умереть с голоду! Ни одного корса ты не увидишь больше от алмазной княгини!

— Идиотка! Неужели ты думаешь, что кто-то женится на тебе по любви?

Эрмера зажала уши руками, не желая слышать его, закрыла глаза, боясь увидеть его, и спотыкаясь о белоснежное платье, побежала она прочь, не разбирая дороги. Слуги встречали ее и пытались остановить, спрашивали, но она отталкивала их, пихала острыми локтями, кричала и ревела, словно дикая корова. И до чего же ужасный был день! Как ослепительно сияло солнце на небосводе, будто желая выжечь всему миру глаза, какого уродливого синего цвета было небо, какой мерзкий и промозглый был ветер! Разве так бывает? Разве не должно было небо стать серым и излиться дождем, раз Эрмера рыдала, разве не должен был холод сковать озеро, если ей было так больно и холодно на сердце? Разве так бывает, чтобы в момент, когда тебе так плохо, что хочется умереть, ногтями разорвать свое горло и истечь кровью, за окном все равно сияло солнце, за окном все равно был погожий день? Разве можно грустить под небесами синими, словно глаза Эстели, прекраснейшего из мужчин?

О Горви, какая прекрасная из них выйдет пара, когда Сэрие станет его женой!

Эрмера рыдала так, как и представить не могла, что умеет. Но ее сердце было так холодно, так тверд был ее внутренний стержень, что всего через пару минут слезы кончились, унялась боль в груди. Поднявшись с тахты, вымоченной в ее горе, она подошла к зеркалу, достала вышитый Сэрие платок и стерла им черные разводы туши с щек вместе с остатками пудры, а потом без зазрения совести выбросила платок в мусорное ведро. Предательница! Любой мужчина был готов пасть ее ногам и целовать землю, по которой она прошла, а ей понадобился тот единственный, которого любила Эрма! Предательница, ужасная предательница! Змея, пригретая у самого сердца! Мысли путались в голове.

Эрмера взглянула на себя и вздохнула. А ведь сама учила Сэрие, что никому нельзя верить, говорила ей, что все признания в любви — ложь, и сама же попалась на такую удочку! Как могла она поверить в то, что прекрасный Эстели любит ее? Как могла повестись на сладкие речи, на убеждения в том, что ее длинный нос и покрытое прыщами и мушками сухое лицо кому-то пришлось по вкусу? Глупая женщина поплатилась за свою глупость. Но пусть будет так! Пусть так и остается. Уродина будет работать, будет расширять свой капитал и, возможно, снова отправится на юг, она так давно не путешествовала, а прекрасная женщина будет со своим прекрасным женихом прозябать в нищете, тщетно пытаясь привести в порядок его давно расстроенные дела… Пусть так, пусть так! Жалеть о совершенном все равно не в ее характере. Она выполнила свой долг, придя на помощь умирающей. И должна быть благодарна за то, что не стала женой этого ужасного человека, этого ужасного, бесчестного человека. Да! Все очень хорошо обернулось, очень хорошо для Эрмеры, и ей не больно, нет-нет, ни капельки не больно.

И лишь стоило буре на ее сердце улечься окончательно, лишь стоило ей начать избавлять себя от подвенечного платья, сжигавшего кожу, как в комнату ворвалась Сэрие.

— Пошла вон!

— Умоляю, дайте мне слово! — простонала Сэрие, словно грешница на допросе инквизиции, заламывая руки. — Заклинаю вас, тетушка, дайте слово!

Эрмера встала перед ней и молча кивнула. Что ж! Каждая имеет право объясниться.

— Умоляю, тетушка, постарайтесь мне поверить! Я так этого не хотела, я так не… сперва я думала, что это вежливость, клянусь вам, тетушка! Дайте мне лик Горви, и я поклянусь вам на нем! Я думала, дворяне всегда делают комплименты и обнимают за талию, потом я думала, что это потому, что он мой дядюшка… Если бы я знала, ах, тетушка, если бы я только знала, что он имеет в виду, я бы сразу же… но…

Сердце Эрмеры не дрогнуло, равнодушие было на ее лице. Она глядела на Сэрие, а Сэрие стояла перед ней на коленях и обливалась слезами, и едва могла шевелить языком.

— Потом я думала, что должна вам сказать, но вы были так счастлива, так счастлива! И я поверила, что это только пока он холост, и я подумала, что он прекратит, когда вы поженитесь…

— И ты спала с ним?

— Никогда! Я бы не посмела, о, я бы не посмела! И сегодня я так хотела закричать…

В глазах Эрмеры не было ни капли веры, и что-то оборвалось в сердце Сэрие.

Она бросилась к ней, схватилась за ее руки, уронила голову, и зарыдала, и закричала во все горло, во всю силу своей боли. Почему она не могла ему отказать, почему не сказала тетушке Эрме сразу, почему не было в ней сил отбиваться? Почему она допустила все это, почему позволила ему разрушить то прекрасное чувство, что было между ними, между глупой маленькой воровкой и самой доброй на свете женщиной? Почему, почему же?.. Она не знала ответа, зато знала, что ничего уже не вернуть.

Сэрие держала руки Эрмы и рыдала, и кричала так отчаянно и горько, как тогда, когда ей было суждено умереть под ударами