В 1976 году появились первые признаки того, что назревает проблема. Огородник по непонятной причине не выходил на связь в феврале и марте. Затем, в апреле, оставить передачу в условленном месте поручили Питерсон — это было ее первое оперативное задание в Москве. Был холодный и снежный вечер. Посылку следовало оставить у фонарного столба. Над ней тщательно поработали технические специалисты ЦРУ: она выглядела как раздавленная сигаретная пачка, но внутри скрывались миниатюрная камера, катушки с пленкой и сообщение. Питерсон ловко положила на землю пакет, делая вид, что сморкается и поправляет сапог. Следуя плану, разработанному в резидентуре, она около часа ходила по улицам, замерзшая и взволнованная, а затем вернулась к столбу проверить, забрали ли посылку.
Пакет был на месте. Огородник не пришел. Питерсон подобрала посылку и отправилась домой, в тревоге и сомнениях.
21 июня, когда Питерсон отправилась на следующее задание, в посылке была самая важная передача, которую ЦРУ когда-либо готовило для Огородника: та самая пилюля для суицида, которую он запрашивал. В муляже толстой полой ветки, изготовленном в ЦРУ, находились красивая черная перьевая ручка с капсулой жидкого цианида и другая, внешне такая же, ручка с вложенной миниатюрной камерой T-50. Капсула с цианидом была хрупкой, ее легко можно было раздавить зубами. Питерсон, бережно прижимая к себе ветку, отнесла ее к фонарю в парке, положила под ним и ушла. Затем появился Огородник. Он подобрал ветку и оставил вместо нее нечто вроде смятого пакета из-под молока, который он измазал горчичниками — чтобы было похоже на рвоту и чтобы никто не стал его подбирать. Полтора часа спустя Питерсон вернулась к фонарю, увидела пакет, быстро сунула его в полиэтиленовый пакет в своей сумочке и пошла к соседней автобусной остановке. Она ликовала. Следующим шагом было начертить губной помадой тонкую красную линию на столбе у остановки. Это был сигнал Огороднику, что передача получена. Но от волнения Питерсон нажала слишком сильно, помада сломалась и оставила красное пятно. После успешного обмена посылками она чувствовала прилив адреналина, но одновременно и опустошенность. Пока Питерсон ходила по улицам, она много думала об Огороднике. Она никогда не встречалась с ним лично. Должно быть, он чувствовал себя ужасно одиноким. Она спрашивала себя: боится ли он ареста? Отважится ли он воспользоваться пилюлей? Не подумает ли по ошибке, что конец близок, и не совершит ли самоубийство преждевременно?{48}
Позже, в том же 1976 году, Огородник вдруг запаниковал: ему показалось, что его подозревают. Тогда он выбросил ручку с капсулой цианида, а позже попросил новую. Питерсон приготовилась доставить ее еще раз на то же место, снова в полой ветке. Но в этот раз за час до того, как Огородник должен был подобрать передачу, Питерсон, подходя к парку, увидела, как он проезжает мимо в своей машине. Она узнала его автомобиль по номеру, но ее обескуражило то, что на пассажирском месте сидела женщина с “конским хвостом”. Кто это такая? Питерсон отошла за деревья и стала напряженно, не двигаясь, ждать. В нужное время Огородник пришел один, с чемоданчиком, и подобрал ветку. “Конского хвоста” с ним не было.
В долгие, темные зимние месяцы, когда на работе было совсем напряженно, Питерсон старалась расслабиться, катаясь на лыжах в окрестностях Москвы. Резидентура выбрала в одном из окрестных лесов место для тайника. Огородник просигналил, что готов оставить передачу в субботу 29 января 1977 года, в 9 утра. Место закладки было рядом с крупным валуном. Питерсон показали рисунок местности.
В то утро Москву накрыла снежная буря. Питерсон выехала за город, по дороге не встретив почти ни души, припарковала машину и заскользила по лесу на лыжах. Валун размером с “фольксваген” утопал в снегу. Она надеялась увидеть следы Огородника, но снег был нетронутым, как корка белой сахарной глазури. Никаких следов. Питерсон искала передачу, но не могла ее найти. Она была уверена, что посылка где-то там; может, Огородник оставил ее с другой стороны камня. Она начала копать — и не нашла ничего. В исступлении она перерыла и просеяла весь снег вокруг валуна.
Но передачи не было. Питерсон отправилась домой, обессиленная и встревоженная.
Незадолго до этого, в начале января, начальник резидентуры Фултон заехал на заправку, которой пользовались дипломаты и другие иностранцы, жившие в Москве. Это был маленький павильон, с торчащими спереди насосами и надписью “Не курить”. Было 6 часов. Фултон пошел назад к автомобилю. Позади него ожидали очереди как минимум пять машин. Люди стояли рядом, разговаривали.
Когда Фултон открыл дверь машины, к нему подошел мужчина. Он заговорил по-английски: “Вы американец? Я бы хотел с вами поговорить”. Фултон не замечал его, пока тот не произнес эти слова.
Фултон ответил, что прямо здесь говорить трудно, и спросил мужчину, чего он хочет.
“А, трудно будет?” — с нажимом переспросил мужчина, как будто ожидал, что Фултон скажет именно это.
Перейдя на русский, он сказал: “Извините”, слегка наклонился к машине и оставил на сиденье сложенный листок бумаги. Фултон понял, что тот держал записку в ладони и явно успел обдумать свои действия.
Разговор продолжался не более 15 секунд. Мужчина отошел от заправочной станции и повернул в переулок. Фултон поехал назад в резидентуру, слежки за собой он не видел{49}.
Добравшись до резидентуры, Фултон изучил записку. Она была написана по-русски на двух сторонах одного листа белой бумаги и обернута другим листом, на котором ничего не было. Фултон отправил в штаб-квартиру ЦРУ шифрограмму, в которой описал мужчину: ему под шестьдесят или чуть больше, рост примерно метр шестьдесят семь, вес около восьмидесяти килограммов, одет “как обычный советский человек, в темном пальто и меховой шапке”. Фултон отметил, что в тот момент на заправке его машина была единственная с американскими номерами. Такие шифрограммы было принято писать кратко, и Фултон только добавил, что мужчина “явно ждал, пока не появится американец”. Он “совсем не выглядел нервничающим и явно хорошо продумал свое обращение”.
В записке мужчина указал, что хочет “обсудить некоторые вопросы” на “строго конфиденциальной” основе с “компетентным американским официальным лицом”. Там ничего не говорилось о том, кто он и о чем хочет говорить, однако был предложен подробный план следующего шага — встречи либо на станции метро, либо в автомобиле{50}.
У Фултона были дурные предчувствия. В том, что советский гражданин передал американцу записку, не было ничего необычного. Многие дипломаты из США, чуть-чуть приоткрывавшие окна в машинах летом, потом обнаруживали просунутые в щель послания. Но Фултон привык быть осторожным. КГБ часто пытался заманить сотрудников ЦРУ в ловушку. Иногда ловушка была настолько примитивной, что ее было легко избежать, но попадались случаи и более трудные. У КГБ был давний опыт искусных обманов. Агента ЦРУ заманивали на встречу, затем из засады выскакивали оперативники, сотрудника объявляли персоной нон грата и высылали из страны.
Московская резидентура каждый свой шаг согласовывала со штаб-квартирой. Фултон сообщил туда, что в записке, полученной на заправочной станции, содержался “тщательно продуманный” план встречи, но не стал излагать все детали. Послание выглядит “конспираторским, что может свидетельствовать об опыте работы в спецслужбах”, писал он. Фултон утверждал, что “очень хорошо понимает”, что обращение может быть приманкой КГБ, и что он предпочел бы выяснить точнее, чего этот человек хочет. Фултон написал, что даст знать мужчине, что заинтересован в варианте с автомобилем, но не будет сразу устраивать личную встречу. Если это и вправду ловушка, Фултон не собирался лезть в капкан.
Но при этом он был заинтригован. Записка производила впечатление достоверной. Фултон подумал, что, если пойти на контакт, возможно, мужчина в ответ выдаст больше информации. Он подъехал на машине к месту, которое упоминалось в записке, но не увидел ее автора. Затем из главного управления ЦРУ сообщили, что не хотят разрабатывать этот контакт, опасаясь, что это ловушка, и дали Фултону указание больше ничего не предпринимать{51}.
3 февраля мужчина появился снова. На этот раз он подошел к машине Фултона на соседней с посольством улице в 7 часов вечера, уже в темноте. Фултон еще сидел в автомобиле с работающим двигателем. Неподалеку находился пост милиции, но машину заслонял высокий сугроб. Мужчина заглянул в окно со стороны водителя и постучал по стеклу. Когда Фултон опустил стекло, мужчина бросил внутрь записку, повернулся и ушел. За ним никто не следовал.
В записке снова предлагались условный сигнал и встреча. Сигнал следовало подать на следующий вечер, припарковав машину на близлежащей улице. Фултон отправил в штаб-квартиру телеграмму, где отмечал, что мотивы мужчины “по-прежнему неясны”, так что он не стал реагировать.