Читать интересную книгу Хроника пикирующего времени - Александр Проханов

«Намедни» закрыли за сюжет с Патриархом, поздравлявшим на Пасху «богоизбранного» Путина. За тончайший глум над «презентациями и инаугурациями». За сюжеты «Бедных людей», на фоне которых праздники «золотой молодежи» с президентской «падчерицей» Ксюшей Собчак выглядят, как преступление против человечности.

Предлагаемая идеология — «сэконд‑хенд», фальшива и недолговечна. Что и было видно в передачах «Намедни», как в зеркале русской революции. Эта идеология в свое время не спасла Императорский Дом и лишь сообщила катастрофе семнадцатого года черты чудовищного фарса. За Николая II не заступился Синод, отдавая его на растерзание атеистам и богохульникам. Не заступились чиновники и генералы, перебежавшие к Временному правительству, подсунув царю «Манифест отречения». Не заступился «верноподданный» народ, создавший рабоче‑крестьянскую армию, перелицевавший империю с «заношенно‑белого» на «огненно‑красный». Та же участь уготована Путину. Чуть дунет сквознячок — и побегут прочь скороходами «верные» министры и прокуроры, роняя гаснущие свечки. Смехачи и юмористы начнут глумиться над ним, как глумятся сегодня над Ельциным. Артисты и лауреаты забудут его благодеяния и потянутся нетерпеливой чередой к новому властителю, ожидая царских милостей и воздаяний.

И только нищенка у ворот храма Христа Спасителя станет повторять шепелявым ртом: «Обидели мальчика Вовочку, отняли у него копеечку!»

Ветерком мракобесия и кликушества повеяло из храмов‑новоделов, из богатых, заставленных «мерседесами» приходов, от пастырей, взявшихся вдруг пасти литературу «жезлом железным».

Сколько их появилось — дьяконов, протодьяконов, псаломщиков, алтарников, келейников, каноников, кто вдруг затеял «искать дьявола» в произведениях современных писателей. Сколько «литературных попиков» присело на золотой пенек путинской идеологии. Шагу не ступят, запятой не поставят, не испросив благословения у батюшки. Дай им волю, зальют лампадным маслом, как шпроту, всю русскую словесность. Ничуть не раскаиваются за «отлучение» Толстого. Поныне считают «Мастера и Маргариту» «сатанинской книгой». Весь Серебряный век называют безбожным. И уж, конечно, не видят в советской литературе «Духа Святого».

Еще недавно гонимая церковь таилась в катакомбах, находила приют в писаниях русских прозаиков, шла на Голгофу за «православный самиздат». Но чуть обустроилась, приоделась, приблизилась к престолу, так и приступила к «исправлению текстов», «изгнанию торгующих из храма». Не против наркотиков и абортов, избиения и вымирания русских, «американца» в Кремле, «миллиардера» в храме возвышает свой сытый голос. Новоиспеченные церковные ортодоксы — не заступники гонимых и слабых, как при митрополите Филиппе Колычеве, не обличители предателей и супостатов, как при святителе Гермогене, а ловцы «филологических чертенят» в творениях «невоцерковленных» писателей.

Не страшно, но горько. Горько за престарелого писателя, когда‑то партийного активиста, что идет‑идет, да и остолбенеет на проезжей части, не дойдя до «осевой», чтобы у всех на виду помолиться за власть, которая, как он полагает, «от Бога». Все жуткие годы избиения России и погубления народа он молился за Горбачева и Ельцина, а теперь молит Бога за Путина. Не как за «врага своего», а как за благодетеля и помазанника. Воистину, «Дух дышит, где хочет». Но и маразм, как противоположность Духу, тоже икнет, где пожелает.

Глубинное русское православие и поныне исполнено молитвенной высоты, богооткровенного служения. Истекает слезами над поруганной Родиной, обретается в чумном бараке, в туберкулезной тюрьме, в воюющем батальоне. Окормляет нас, грешных писателей, как окормлял Владыка Иоанн, митрополит Санкт‑Петербургский и Ладожский. Как напутствовал на краю могилы старец Филадельф, в схиме отец Моисей. Как накрывал нас мантией своей бесконечной любви батюшка Николай Гурьянов с псковского острова Залита. Как судит нас и спасает духовник газеты «Завтра» отец Дмитрий Дудко.

Братья, не молитесь на что попало. Вам кажется, что это золоченая рака во храме путинской власти. А это большой золоченый жук на бриллиантовых ножках, внутри которого истлевший прах и сценарий очередного фильма Никиты Михалкова.

Пасха — национальная идея россии

апрель, 2004 г. № 16 (543)

Глубоко убежден, что Пасха является «национальной идеей» России. Пасха, понимаемая как вселенский порыв к преодолению смерти, к возрождению, к воскрешению из мертвых, к созданию бессмертного богоподобного человечества. Это убеждение складывалось из чтения Святого Писания, трактатов по русской истории, русских стихов и романов. Я участвовал в «советском проекте», видел возведение великих плотин, запуск «Бурана», геополитические войны на всех континентах. Видел крах СССР, пулеметы, стрелявшие по героям 93‑го года. Мое убеждение — плод раздумий, личных, часто трагических переживаний, опыт, которым наградила меня судьба. Этому убеждению есть ряд предпосылок, порой мистических, из моей собственной жизни.

С Николаем Федоровым, с его пасхальной мистерией, с его философией «Общего дела» я познакомился в отрочестве самым странным, метафизическим образом. Я учился в школе № 204, которая была построена в тридцатые годы на территории огромного Миусского кладбища, вокруг монастыря. Во время весенних субботников каждую весну мы сажали деревья на школьном дворе. Долбили грунт, рыли ямы, раскапывали старые склепы, извлекали истлевшие чиновничьи мундиры с двуглавыми орлами на пуговицах, челюсти с золотыми зубами. Сажали молодой сталинский сад на костях исчезнувших поколений. Когда мы обустраивали футбольное поле и ставили ворота, то выкопали череп. Мы все были молодыми футболистами, болели за «Спартак» и «Динамо». Стали пинать этот череп ногами, играть в футбол, и я помню, как мой носок ударил в пустые глазницы. Много позже, когда я исследовал топографию этого кладбища, уже зная, что там похоронен Федоров, я обнаружил, что его могила находилась примерно в том месте, где мы ставили ворота. Конечно, у меня нет полной уверенности, но некое мистическое чувство подсказывает мне, что я играл в футбол черепом Федорова. И именно из этого попранного черепа, из гулкой костяной чаши впервые донеслись до меня слова федоровской проповеди «воскрешения из мертвых», искупления грехов отцов подвигами сыновей.

В дальнейшем к этой философии меня подвиг опыт общения с моей бабушкой. Всю жизнь я боялся, что она умрет. Молился детской молитвой о продлении ее жизни, в молитве передавал ей часть моей жизни для продления ее дней. Страх ее потерять формировал меня на протяжении тридцати лет.

Страх потерять родного, любимого человека, вместе с его уходом — потерять связь с огромным родом, с фамильным преданием, которое создавало из меня человека религиозного, творческого, морального. Мой отец погиб в 43‑м году под Сталинградом, уйдя добровольцем на фронт. Молодой историк, без пяти минут профессор, ушел в пулеметную школу, потом попал в штрафбат за какую‑то провинность. Я много раз безуспешно пытался найти его могилу. Бой, в котором погиб отец, описан Жуковым в мемуарах. Это был крохотный хутор, где немцам было оказано большое сопротивление.

Отец погиб в Рождество. И поныне в этот день, когда я просыпаюсь, умываюсь, смотрю на небо, работаю, читаю, пью вино или обнимаю женщину, я думаю, что делал в эти минуты отец: как просыпался в землянке, заматывал обмотки, брал «трехлинейку», поднимался в атаку под утренней красной зарей, бежал в утреннюю зимнюю степь, к ночи лежал, вмороженный в лед под тусклой звездой.

В моей жизни был мистический опыт. Я видел ангела. Не мамонта, не снежного человека, не пришельца, но ангела. Я находился в расцвете физических и духовных сил, уже прочитал Библию, познакомился с античной и индусской философией, знал наизусть много пушкинских стихов, мог всю ночь напролет петь с друзьями старинные русские песни, каких не сыщешь в фольклорных сборниках. Шел один, много километров, вдоль Оки. Лето, зной, все в цветах, в шмелях, в бабочках. У маленькой речки Лопасня передо мной встал ангел. Огромный, гигантский, до солнца, похожий на того, что встал перед апостолом Иоанном на Патмосе. Но не грозный, а любящий. Я испытал несравнимое ощущение счастья и радости. Это длилось доли секунды, но в тот момент заиграли все речные рыбы, взлетели все птицы, дивно засверкали все краски. Крылатое существо взяло меня на небеса, наполнило своей любовью и вернуло опять на землю. Этот опыт я вспоминаю всю жизнь. Он постоянно угасает, меркнет, меняет очертания, становится мифом моей собственной жизни, но я реально пережил это чудо.

Если проследить путь русской исторической, религиозной, философской мыслей, изложенных старославянскими литерами или современным компьютерным шрифтом, то обнаружится, что основная русская идея сводится к тому, что Россия — это иная страна. Русский народ, русское государство — абсолютно отличны от прочего мира. На этом отличии строилась вся феноменология русского сознания. В разное время она наполнялась разным историческим содержанием, но острейшее отторжение от других цивилизаций сопутствовало русскому самоощущению. Инобытие являлось основой русского сознания. Русское мессианство исповедывалось смердом, и князем, и интеллектуалом, и духовидцем, и комиссаром, и Гагариным. В середине 17 века при патриархе Никоне Россия собиралась стать огромным государством‑монастырем, так как мыслила себя местом «Второго Пришествия». Русские избраны Господом для того, чтобы здесь, среди них, объявиться на Земле. Новый Иерусалим, построенный под Москвой, — инженерно‑метафизический проект, связанный с перенесением топонимики «святых мест» в Россию, для того, чтобы именно сюда спустился «космический корабль» Второго пришествия. Там, в Новом Иерусалиме, есть Иордан, есть Фавор, есть Голгофа, есть Гефсиманский сад. Это не была игра ума, это не японская имитационная архитектура, не Дисиейленд, где изготовлены маленькая Испания, крохотная Франция, миниатюрный Китай. Это была гигантская задача, под которую подверстывалась вся русская история. Русское инобытие предполагало, что Россия — страна райская, что она не захвачена мировой порчей, и что она будет выстраивать мир в чертежах Царствия Небесного.