не проймешь.
— Ну и ладно. — Подгорная обитательница снова уставилась на меня. — А Навь-то тебе на кой, молодец? Что ты там забыл?
— Долг надо отдать, — пояснил я спокойно, — давний и для меня важный.
— Настолько, что готов голову свою в заклад ставить? И здесь, в чужих владениях, и там, где живых и в старые-то времена не сильно жаловали, а по нынешним, поди, человека вовсе рвут сразу, как только приметят, аки псы кисаньку? Кому ж ты столько задолжал?
— Себе, — подумав, ответил я. — Самые серьезные долги, наверное, только так и появляются.
И словно не стало вокруг меня никого в этот момент, и словно не в пещерах подгорных я сейчас нахожусь, а в уютном доме Мирослава, что стоял когда-то неподалеку от деревни Путилково. И это была никакая не глушь, а самая что ни на есть Москва. Просто в столице, растущей не по дням, а по часам вверх и вширь, как ни странно, еще остались места, где рядом с роскошными башнями и типовыми домами, которые строят не по одному, а сразу районами, умудряются сосуществовать небольшие анклавы а-ля «русская деревенька». Как эти десять-пятнадцать домов умудряются противостоять генеральному плану застройки столицы, каким образом их собственники находят в себе силы и перед деньгами устоять, и перед риском внезапного ночного пожара, виной которого, конечно же, стала неисправная проводка, — неизвестно. Но вот же, встречаются то там, то тут на городских окраинах такие островки пращуровского толка, с крылечками, наличниками и антеннами на крышах, зажатые со всех сторон бизнес-центрами, парковками и стоящим на обломках их бывших соседей свежепостроенным разноценовым жильем.
Застройщики, ясное дело, этих упрямцев не жалуют, а вот горожане, особенно те, что постарше, напротив, всякий раз, проезжая мимо такой милоты, трогательно умиляются, вспоминая кто детство, проведенное в таком же домике у бабушки, а кто и родные края, покинутые в погоне за синей птицей удачи и, казалось, давным-давно забытые. Однако же вот, увидел окошко, за которым тюль в рисуночек висит, да покосившийся палисадник — и поперли воспоминания. Кое-кто даже родителям после такого звонит — вдруг, ни с того ни с сего, не на праздник и не по плану, а просто так, от души.
Вот в таком доме и обитал с первого дня своей жизни мой наставник. Ну и я к нему присоседился с какого-то момента. Во-первых, не хотел возвращаться в свою квартиру, которая, как мне тогда казалось, все еще пахнет кровью моих родителей, а во-вторых, Мирослав славился своей непредсказуемостью и считал, что он никому, в том числе и мне, ничем не обязан. Потому запросто могло выйти так, что, придя наутро, я бы обнаружил на двери замок, который дал бы мне понять, что хозяина дома нет. Он просто взял да куда-то уехал, причем неизвестно насколько — может, на неделю, может, и на месяц. Это я не шучу, такая история на самом деле приключилась. Наставник тогда в Абхазию умотал — вина попить, хинкалов поесть и попутно какие-то проблемы, возникшие на священной горе Инал-куба-ныха, решить. То ли там кто-то на старом святилище ритуалы непотребные проводил, то ли наоборот — я уже не помню. Месяц его не было, а я, как на работу, в Путилково каждый день ездил. Телефон-то у него был отключен, поди знай — вернулся он, не вернулся? После того я и переселился в его дом, чтобы снова не повторилась подобная ситуация. Месяц ведь не знал, куда себя девать.
В этом доме он принял и свою смерть. Хотя — кому я вру? Не так все было. В нем он променял свою жизнь на мою. В ту недобрую ночь Смерть приходила за мной, что было и правильно, и справедливо. Так считал я, той же точки зрения придерживался тот, кто собирался мою жизнь забрать, и только Мирослав, как оказалось, имел на этот счет свои собственные резоны.
А началось все с того, что я принял заказ на поиски одной старой книги мистического толка. Ей было лет с полтораста, когда-то давно на ее полях оставил свои пометки сам Папюс, что автоматически повысило ее стоимость как предмета искусства и сделало желанной добычей кое-кого из московских оккультистов.
Кто же мог знать, что настолько невзрачный, не сказать — банальный, заказ приведет к тому, что я лоб в лоб столкнусь с Власием Рогожиным, которого в столице называют кто Черным Власием, кто Власом Живодером. Причем и то и другое прозвище очень точно отражает суть того, о ком я говорю. Власий — он в чем-то был как Мирослав. В том смысле, что тоже наследник древнего рода волхвов, но вот только, если можно так сказать, со знаком минус. Предки Мирослава мудрость черпали от Перуна и Сварога, от Живы и Лады, плюс считались княжьими волхвами, сиречь близ власти обитали, сберегали ее и мудрым словом князей обеспечивали. Предки же Власия служили другим богам. Вернее — всего одному, Чернобогу.
Нет-нет, никаких светлых и темных, эти байки хороши только в не сильно научной фантастике. Просто в языческих богах и того и другого намешано было с избытком. Перун кровушку людскую не меньше Чернобога уважал, а тот, в свою очередь, мог с Мораной да Карачуном договориться, чтобы снег попозже лег или, наоборот, пораньше сошел, в зависимости от сельскохозяйственной обстановки в конкретном году.
Вот только Власий от предков своих забрал все самое недоброе, что у тех имелось, в результате приобрел хоть и громкую, но темную славу, которая шла перед ним, потому мало кто из московских детей Ночи хотел бы с ним закуситься. Если только не считать одного молодого идиота, который решил, что он уже настолько крут, что какой-то старый хрен с дутой репутацией ему точно не противник.
К чести Власия, должен признать, что один шанс на то, чтобы свести возникший конфликт к нулю, он мне дал, что для него, кстати, совершенно несвойственно. Я мог прийти, повиниться, обговорить условия, узнать размер виры и так далее. Короче, мог выйти из воды сухим. Да, с голым задом и упавшей до нуля самооценкой, но целым.
Вот только я его жеста не оценил совершенно, хуже того, счел его действия слабостью. И вот результат — он пришел в дом Мирослава с тем, чтобы забрать то, что ему причитается, а именно книгу Папюса (которую, к слову, мне отдавать было больше просто некому, поскольку заказчица в три дня сгорела от