Читать интересную книгу Ангел западного окна - Густав Майринк

Медленно доходят до моего сознания возбужденные голоса людей:

— Насмерть! Все трое! Ничего удивительного, он ведь разогнался так, словно собрался в небо взлететь, как будто там был мост! Это в пустоте-то! Шофер либо спятил, либо сам дьявол лишил его глаз!

— Яна! Яна! — повисает над парком чей-то отчаянный крик. Господи, да ведь это кричу я! Хочу позвать Липотина: он сидит на корточках рядом со стариком, по-прежнему недвижно лежащим в траве. Приподнимает ему голову, потом поворачивается ко мне, и я вижу его остановившийся взгляд. Тело несчастного садовника клонится на сторону и выскальзывает из разжавшихся рук антиквара. Он мёртв.

Липотин с отсутствующим видом продолжает смотреть на меня. Я не в состоянии произнести ни слова. Лишь молча указываю ему через стену вниз, на реку… Он надолго замирает перед проломом, глядя на долину с серебряной лентой, потом с каким-то обреченным спокойствием трогает висок:

— Итак, вновь назад, в зелёные воды! Какие крутые берега… Я устал… Но вот!.. Разве вы не слышите?.. Меня зовут!..

Отряд спасателей в лодках вытащил тела обеих женщин из мелкого, но бурного потока… Тело шофёра унесло вниз по течению. «Не припомним случая, чтобы хоть раз эта река выпустила свою добычу, — объяснили мне, — течение не дает телу всплыть и так и волочит по дну в открытое море». При одной только мысли, что мы, я и труп моего кузена Джона Роджера, могли бы и не разминуться и тогда бы я непременно встретился с мёртвым взглядом, взирающим на меня сквозь тонкую амальгаму прозрачных вод, меня охватывает ужас…

И ещё, самое страшное: был ли это несчастный случай? В груди княгини торчит мизерикордия Яны!

Удар — если то был удар — нанесен точно, в самое сердце!

Нет, не может быть! Просто наконечник копья случайно вонзился в тело при катастрофе, пытаюсь убедить самого себя…. Долго, очень долго не могу отвести я глаз, сам превратившись в труп, от мёртвых женщин: Яна как будто спит, на лице выражение покоя и блаженного умиротворения. Кроткая, скромно замкнутая красота цветёт на холодной плоти с таким трогательным целомудрием, что у меня даже слезы иссякли, и лишь губы мои еле слышно повторяют:

— Святой Ангел-хранитель души моей, дай силы мне вынести это…

На лбу княгини залегла суровая морщина. Строго и мучительно сжатые губы, как в склепе, заживо похоронили душераздирающий крик. Кажется, она просто уснула, прилегла ненадолго и вот-вот проснется. Зыбкие тени шелестящей на ветру листвы пляшут на её сомкнутых веках… А сейчас она как будто на мгновение приоткрыла глаза и, как только заметила, что я за ней слежу, снова притворилась умершей… Нет, нет, она мертва! У неё в сердце торчит кинжал! Мизерикордия Яны всё же распечатала княгиню! Часы идут, черты сведенного судорогой лица разглаживаются, и всё отчетливей проступает жуткий кошачий лик…

После того как обе женщины были преданы земле, я с Липотиным больше не встречался. Но каждый день ожидал его визита, так как, когда мы с ним прощались у ворот кладбища, он сказал:

— Теперь начнётся, почтеннейший! Сейчас выяснится, кто будет хранителем кинжала. Если можете, ни на кого, кроме как на самого себя, не полагайтесь… Впрочем, я остаюсь при вас верным оруженосцем и дам о себе знать, когда придёт время и понадобится моя помощь. Да будет вам известно, что красные дугпа расторгли со мной отношения… А это означает…

— Д-да? — переспросил я рассеянно, так как ни о чём, кроме происшедшей трагедии, думать не мог. — Что же?..

— Это означает… — Липотин не договорил. Лишь молча провел ребром ладони по горлу.

Озадаченный, я хотел было его спросить, что он имеет в виду, но Липотин уже исчез в толпе, осаждающей трамвай.

Часто с тех пор в памяти моей всплывали его слова и зловещий жест, всякий раз повергая меня в сомнение: а было ли это на самом деле? Не игра ли это моего воображения?.. Последовательность событий, хранящихся в моей памяти, нарушилась, смешалась, всё стало с ног на голову…

Сколько прошло с тех пор, как я похоронил Яну и бок о бок с ней Асайю Шотокалунгину? Откуда мне знать! Ни дней, ни недель, ни месяцев я не считал… А может, прошли уже годы?.. Слой пыли в палец толщиной лежит на вещах и бумагах в моем кабинете; сквозь слепые, немытые окна ничего не видно. Ну что ж, тем лучше: внешний мир меня всё равно не интересует, мне ведь, в сущности, безразлично, где я нахожусь — в моём родном городе или в Мортлейке, опять преображенный в Джона Ди, пойманный в паутину остановившегося времени. Иногда меня посещает странная мысль: а может, я давно уже мёртв и, сам того не сознавая, покоюсь во гробе рядом с двумя женщинами? Кто поручится, что это не так? Но ведь смотрит же на меня из мутного зеркала некто, не без оснований претендующий на роль моего «я», — с длинной, запущенной бородой, со спутанными космами волос; правда, мёртвые, может быть, тоже смотрят в зеркала и воображают, что они всё ещё живы? Где гарантия, что они в свою очередь не считают живых мёртвыми?! Итак, неопровержимыми доказательствами того, что ещё жив, я не располагаю. Когда, напрягая память, я пытаюсь реставрировать события, которые произошли после похорон Яны и Асайи, мне кажется, что по окончании траурной церемонии я, поговорив с Липотиным, вернулся домой. Прислугу я в тот же день рассчитал, а находившейся в отпуске экономке отписал благодарственное письмо за верную, многолетнюю службу и назначил ей через банк пожизненную ренту. А что, если всё это мне только приснилось?.. Или, может, я и вправду умер и мой дом пуст?..

Однако в одном я уверен твердо: все мои часы стоят — на одних половина десятого, на других двенадцать, — свидетельские показания остальных относительно того, когда умерло время, меня не интересуют. И — паутина… Куда ни глянь — сплошная паутина. Настоящее нашествие пауков!.. С чего бы это?.. И за такой краткий срок… Краткий?.. Лет сто, например, это как — много, мало?.. А может, в жизни тех снующих снаружи людей прошел один-единственный год? Не знаю и знать не хочу! Да и какое мне до этого дело!

Хорошо, но чем я питался всё это время? Мысль совершенно естественная, но она меня потрясает. Ибо ответ на этот элементарный вопрос является неопровержимым доказательством того, жив я или мертв! Я долго и 'напряженно вспоминаю — и вдруг, словно обрывки сна: ночь, безлюдные городские переулки, какие-то трактиры, притоны… Так, теперь ясно… В памяти всплывают даже какие-то знакомые лица — друзья, которых я встречал на улицах и которые заговаривали со мной. Вот только что я-то им отвечал?.. Нет, не помню. Похоже, как лунатик, молча проходил мимо, инстинктивно опасаясь нарушить ту, возможно, хрупкую гибернацию, в коей находился как под стеклянным колпаком, ибо если бы моё сознание проснулось раньше, чем истек какой-то неведомый мне инкубационный период, то катастрофа была бы неминуема: в него бы сразу вонзилась страшная, сметающая всё на своем пути боль, имя которой — Яна… Да, да, так оно и было: я просто ожил в царстве мёртвых — или просто умер в царстве живых. Но что мне до того, жив я или мёртв!..

Может, и Липотин тоже уже?.. Но что это я снова?! Ведь никакой разницы, мертв ты или жив!..

Так или эдак, а старый антиквар с тех пор ко мне не захаживал — это я знаю точно. Впрочем, на выходе ли с кладбища мы виделись с ним в последний раз?.. Он ещё что-то говорил о тибетских дугпа, провел рукой по горлу и исчез в толпе… Или все это было в Эльзбетштейне?.. Какая разница?.. Может, он вернулся в Азию и снова превратился в Маске, магистра царя. Ведь и я, так сказать, отсутствовал некоторое время в этом мире. И очень не уверен, что Азия дальше, чем то царство снов, в которое я забился!.. Точнее — забылся, забылся тем летаргическим сном, от которого лишь сейчас едва-едва начинаю пробуждаться, недоуменно взирая на царящее в доме запустение, как будто там, за мутными окнами, миновало уже по меньшей мере лет сто…

Внезапно неопределенное чувство дискомфорта, какого-то неясного беспокойства проникает в меня, и вот уже дом мой кажется мне пустым, выеденным изнутри орехом, пораженным плесенью, в толстой звуконепроницаемой скорлупе которого я, подобно бездумной личинке, не услышал архангельских труб и проспал свой век мотылька. Но всё же — откуда вдруг это тревожное чувство? И сразу спохватываюсь: разве только что не раздался резкий звонок?.. Ко мне?.. Нет, не может быть! Кто будет звонить в дверь мёртвого, покинутого дома? Это всё равно что стучаться в крышку саркофага! Наверное, это звенит у меня в ушах! Где-то я читал, что у человека, погруженного в летаргический сон, первыми пробуждаются органы слуха. Воспоминание — как укол, и тем не менее теперь я по крайней мере могу облечь его в слова: да, я ждал, и ждал, и ждал, утратив всякое представление о времени, возвращения Яны. Разве не она мне сказала на прощание, что «всякое кругосветное путешествие всегда кончается там, где оно началось»? Дни и ночи напролёт здесь, в моей одинокой келье, стоя на коленях, вымаливал я у неба хоть какую-нибудь весточку от неё.