Сигрид Унсет не могла не заметить, что Ханс восхищается отцом. Он тоже хотел стать художником, а отец считал, что у него есть талант. Мальчик гордо показывал, как уже научился рисовать поражавшие сходством с оригиналом маленькие портреты, не отрывая карандаша от бумаги: кошку, лису, монахиню. Отец подарил ему масляные краски, холст и палитру. И Сигрид Унсет, придававшая такое большое значение семье в своем творчестве, вынуждена была признать, как важно снова пригласить Сварстада на Рождество в Бьеркебек.
1928 год должен стать вехой, решила писательница. Уже в январе она заказала пишущую машинку. В этом году Унсет не будет писать толстых романов, она возьмется за перевод книги Роберта X. Бенсона «Дружба Христа»; кроме того, она готовилась стать доминиканкой. Сигрид Унсет собиралась вести более строгий, спартанский образ жизни. Того, что на подушечке, которой она пользовалась во время молитв, уже отпечатались следы ее колен, было недостаточно. Вступив в доминиканский орден, она взяла имя Удава и нашла новых друзей и собеседников в монастыре Святого Доминика на улице Нойбергатен. Ее будни не изменились, за исключением того, что она должна была произносить те же молитвы, что и в монастыре, утром, днем и вечером. Идеала бедности Унсет пыталась достичь, отдавая все, что только возможно, другим. Вдобавок она принимала активное участие в жизни церковной общины Хамара и состояла в комитете по подготовке празднования девятисотлетия битвы при Стиклестаде. К юбилею планировалось возвести католическую часовню. Свои украшения Унсет отдавала с радостью, а вот бороться с гордыней было нелегко. Она часто говорила, что чувствует, как «сам дьявол» следует за ней по пятам. В письмах Йосте аф Гейерстаму и исповедникам Унсет признавалась, что ее «одолевают „черти“». Судя по ее опыту, для того чтобы заслужить милость Божью, нужно было многое сделать. Ее щедрость и набожность производили сильное впечатление на тех, кто был ей близок. Приемная дочь Эбба, которая была особенно привязана к ней, собиралась принять католичество. Сигрид Унсет поощрила ее поездкой в Англию. Там писательница присоединилась к ней, закупила подарки к предстоящей торжественной церемонии, а главное — снова увидела свой любимый Лондон. Как и во времена своего медового месяца, она поехала на пароходе в Бельгию и потом на поезде в Париж. Но на этот раз — чтобы посетить святые места. Она знала, что ее снова выдвинули на Нобелевскую премию, но в списке кандидатов также был ее любимый писатель Г. К. Честертон. После нападок на протестантов как в Швеции, так и в Норвегии, она ни на что не рассчитывала. Еще в начале года она выразила недовольство по поводу того, что все иностранные гости, приехавшие на юбилей Ибсена, стремились почтительно поцеловать руку кандидату на Нобелевскую премию. Сигрид Унсет продала 275 000 экземпляров своих книг только в Норвегии. Одна «Кристин, дочь Лавранса» вышла тиражом 250 000 экземпляров в Германии и полным ходом продавалась в остальных странах Европы и в США. Немаловажным для международной репутации было и то, что этим летом миссис Бланш Кнопф, бойкая супруга ее американского издателя Альфреда Кнопфа, устроила званый чай в Лондоне в честь Сигрид Унсет. Слухи о Нобелевской премии множились, но Сигрид Унсет решительно их отвергала.
— Я, привыкшая играть роль морского чудовища в газетах, не верю в Нобелевскую премию[452].
Но среди писателей слухи продолжали циркулировать, и осенью Сигрид Унсет была награждена недавно учрежденным «орденом Пегаса» и назначена «Конюшим ордена Пегаса», вместе с Петером Эгге и Херманом Вильденвеем. Впрочем, речи Вильденвея аплодировали сильнее, чем ее монотонному чтению главы из «Гимнадении»[453].
Сигрид Унсет по-прежнему была для своих друзей верным другом, несмотря на то что приобрела такую известность и к тому же стала ярой католичкой. Она крепко держалась своих друзей из Лиллехаммера, хотя теперь у нее было много обязательств и в новой общине. Вместе с семьей адвоката Му она с удовольствием устраивала кукольные представления, и не только из-за детей. Для постановки в этом году Унсет написала сценарий по народной сказке «Три принцессы, попавшие в гору». Она по-прежнему изредка выпивала бокал вина с Хеленой. Было ли это влиянием подруги или нет, но Хелена также собиралась изучать католическое учение. Однако Сигрид Унсет так же часто, как и раньше, забывалась и начинала сыпать проклятиями. Когда она получила письмо от своего верного друга Фредрика Поске с сообщением о том, что он женится на Стине, она пожелала ему счастья и предупредила о том, что им будет нелегко. На оборотной стороне конверта с письмом, полным материнских увещеваний, кто-то, скорее всего сам получатель, написал карандашом: «Сигрид Гордая!»{68}
Сварстад сидел в гостиной, как обычно молча и прищурившись, когда зазвонил телефон. Во вторник 13 ноября 1928 года он был в Бьеркебеке и стал, таким образом, первым человеком после самой Сигрид Унсет, который узнал о том, что она получила Нобелевскую премию по литературе. Тогда бывший муж наконец произнес:
— В доме есть шерри?
Прошло совсем немного времени, и в доме появился не только шерри; потоком шли поздравления, и охапками дарились букеты. Что думала сама Сигрид Унсет? Как быть с новыми обязанностями доминиканки и идеалом бедности? Сумма была головокружительной — 156 000 крон. Думала ли писательница, что может просто отдать деньги нуждающимся и близким? Как только Сигрид Унсет поблагодарила Господа за награду, она написала Йосте аф Гейерстаму: теперь она могла осуществить свои планы об учреждении фонда в помощь родителям детей-инвалидов. Но признание было лучше всего. Только две женщины получили Нобелевскую премию до нее — шведка Сельма Лагерлёф и итальянка Грация Деледда, и только Редьярд Киплинг был моложе ее, когда получил премию. В свои сорок шесть лет Сигрид Унсет Стала лауреатом самой главной литературной премии в мире… От ее американского издателя пришла ликующая телеграмма практически одновременно с телеграммой от Вильяма Нюгора.
Репортерам «Норвежского телеграфного бюро» сложно было из нее что-то вытянуть.
— Скажите, что я приятно удивлена, — говорила Унсет, тут же чувствуя, как ее охватывает страх перед интервью. Она придумывала отговорки, например, что ей надо уложить детей. Поскольку Унсет избегала журналистов, те быстро разыскали и расспросили ее родственников, даже в Дании. В «Афтенпостен» было напечатано интервью ее матери. Шарлотта Унсет изложила свою точку зрения на творчество дочери: она всегда чувствовала себя чужой в современных романах Сигрид Унсет, но, напротив, как дома в средневековых романах. На вопрос, разве она не счастлива и не горда за дочь, она ответила: «Ну да, только мой опыт подсказывает, что никто ничего в этой жизни просто так не получает. Жизнь не сказка. И когда получаешь что-то, приходится всегда платить за это»[454].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});