Увы, он не осознал всех сложностей поисков разгадки, был неосторожен, нерасчетлив — и проиграл… Жалко маму, отца, Джуди — что ее ждет здесь, в Десятиградье? — жалко всех, живущих, нет, прозябающих в Городе У Лесного Ручья, эдемцев, плясунов, жалко всех, угасающих в разных клетках и даже не задумывающихся о своем угасании. Жалко, что не сумел дойти до конца, уничтожить студенистых, заполонивших родину предков, — запертую за туннелями землю, без которой просто не могут прожить люди…
Застучало, заскрипело, послышались шаги.
— Берись, вынесем сатану.
Его ухватили за плечи и ноги, подняли. Павел вслушивался в шарканье подошв и тяжелое дыхание несущих мешок, понимая, что это его последний путь — и все-таки продолжая надеяться и готовился бороться. Он ничего не собирался говорить им, потому что знал: любые слова бесполезны, он не убедит их ни в чем, и бесполезно просить пощады. Да и не думал он просить пощады, унижаться перед этими студенистыми… А люди — что люди? — вот они-то как раз и есть беспомощные орудия сатаны. Доносчики…
Зазвучали, приближаясь, негромкие голоса.
— Давайте сюда, — скомандовал знакомым густым басом бравый офицер безопасности, которого, подумал Павел, он никогда не видел и вряд ли теперь увидит. — Аникин, помоги ребятам.
Подхватили поперек спины, положили на что-то жесткое, пошатывающееся. Раздалось чавканье тяжелых ног по грязи, хриплый короткий рев какого-то животного. Кто-то крикнул раздраженным голосом:
— Ну, куда с конем, осади! Не видишь — груз везем.
В ответ раздалось зычное:
— Страж, брат из овражных просит не ждать и благословляет.
В ответ прозвучало медленное и бесстрастное:
— Хорошо. Остальные братья ждут у пяти тополей. Прошу занимать места. Вокруг телеги — господа офицеры; поклоняющиеся — сзади, в десяти шагах. Господин офицер Корнеев, скачи в квартал звонильщиков, пусть готовятся, а оттуда прямо к Иордану. Место освятили?
— Заканчивают, там Синицын.
— Тогда в путь.
Телега дернулась, взвизгнули колеса.
«Кажется, все», — холодея, подумал Павел, отчаянно и безрезультатно напрягаясь всем телом.
Ехали медленно и молча, телега переваливалась с боку на бок, ударяя жестким днищем ему в спину. Потом что-то забормотали вокруг — непонятное, но, кажется, почтительное, Страж громко сказал: «Приветствую вас, браться», — послышался отвратительный жесткий шорох плащей и вразнобой зазвучали одинаковые монотонные голоса: «Приветствую тебя, брат… Приветствую тебя, брат», — сливаясь в унылый серый поток. Дальше ехали, негромко переговариваясь о своих делах, о том, что Господь одобряет решение бюро, да что опять вот дожди зарядили, Игорь Литвинов ногу вывихнул у Антоновых безбородых, а стеклодувы коней упустили в Протухшей низине; что за старыми банями всю ночь копали, да бестолку, а три господина офицера в Змеином городке забрели под окно к лежале и с веселых глаз пытались перевернуть бронетранспортер…
Потом остановились. Хрипло зарявкали животные, вокруг телеги зашуршали шаги по траве.
— Дождь будет, — озабоченно сказал кто-то.
— Святое дело сделаем — и разъедемся, — отозвались медленно и монотонно. — Несите, только на край не становитесь — может обвалиться.
— Скажу ему кое-что напоследок, — вмешался другой бесстрастный голос.
— Осторожно, брат. Павел Корнилов не то, что твои господа офицеры он-то может перевернуть бронетранспортер в твоем Змеином городке.
— Не беспокойся, брат, проблема снята. Завтра соберемся по отмене мер предосторожности.
Жестко зашуршало, приближаясь. Павел почувствовал, что Страж остановился у телеги — и рванулся навстречу этому чудовищу, до боли закусив губу от бессилия. Если бы он мог, если бы он только мог!..
— Сожалею, Павел Корнилов, — тихо сказал Страж. — Поверь, я искренне сожалею, но мы просто не можем поступить по-другому. Мы ни в чем тебя не обвиняем и не желаем тебе зла. Но иначе нельзя. Вся твоя беда в том, что ты пришел слишком рано. Еще не время…
— Ого, там уже полило! — басом воскликнули в стороне.
Павел почти не воспринимал слова Стража, он понял только, что это конец, конец, он навсегда уходит из жизни, не разломав клеток, не выпустив этих несчастных из клеток, охраняемых чудовищами, изгнавшими людей с Земли… Он понял, что нет никакой надежды на спасение, потому что чудес, к сожалению, не бывает — и изо всех сил забарахтался в мешке, пытаясь разорвать веревки и побороться за свободу, и вцепиться в жизнь. В жизнь!..
Навалившись, сдавили шею, так, что хрустнули позвонки, схватили за ноги, ударили кулаком в пах. Понесли, бормоча ругательства — и замолчали вдруг люди и Стражи, и падала, падала тишина, безжалостная вечная мертвая тишина, Боль, наконец, отхлынула, и он вспомнил Создателя Мира и попробовал мысленно воззвать к нему, но и это не получалось. Создателю не было никакого дела до него, Павла Корнилова, и не было ему никакого дела до этих миров-клеток, сотворенных вовсе не им, а злыми студенистыми чудовищами…
До боли, до крика жаждал Павел жить и продолжать свой путь, разум отказывался принимать страшную реальность, не хотел сдаваться, признавать свое поражение, полный, окончательный и бесповоротный разгром — но заунывным ужасным звуком врывался в уши плеск быстрой воды.
«Увижу ли хоть кого-нибудь там?..»
— Бросаем, — буднично сказал один из палачей.
— Близко не подходи, видишь — трещина, — отозвался другой. Раскачаем.
«Конец, — с тоской подумал Павел. — Несчастные вы люди…»
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КЛЮЧ
Шуршал, шуршал по стеклам дождь, словно, цокая коготками, без устали кружил в пространстве, ограниченном оконной рамой, невидимый маленький зверек. За стеной нараспев бубнили чьи-то бесцветные голоса, иногда обессиленно затихая и вновь принимаясь разматывать блеклую вереницу непонятных слов. Сквозь щели просачивался оттуда тусклый свет, дрожа от слабости припадал к полу, покрытому узким грубым половиком, ведущим от запертой двери к кровати. На стене висела небольшая темная доска с нарисованным изображением худощавого мужчины с длинными вьющимися волосами и бородкой, с золотистым кругом над головой. Лицо мужчины было задумчивым и слегка утомленным, большие глаза смотрели строго, их взгляд настигал в любом углу. Наверное, это был чудаковатый Иисус Христос. Кровать и табурет у окна составляли всю обстановку комнаты. За маленькими стеклянными квадратиками окна, обрамленными узкими деревянными планками, быстро погружалась в темноту стена дома, за дорогой — грязным месивом, в котором едва угадывались две извилистые, залитые дождем колеи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});