Когда младший сынок вышел, он потянулся за глиняной фигуркой Эа, бога воды, попросил у своего покровителя удачи.
Над селением стоял долгий-долгий плач. Жены, сидя на корточках у дверей своих хижин, оплакивали пастухов, убитых этой ночью. Призывали кару богов на убийц-кочевников, от которых не стало житья всей долине. А громче всех плакала Кааданнатум. Она раскачивалась из стороны в сторону, и протяжно стонала, и выла, и ранила ногтями свои тугие щеки.
— Лучше всех на свете ты, возлюбленный мой! — причитала она между взрывами плача. — Ноги твои были быстры… руки были крепки… грудь твоя была убежищем моим…
И люди, проходя мимо ее хижины по своим делам, горестно качали головами, сочувствуя Кааданнатум. Пришла мать Шамнилсина и села рядом и тоже стонала, оплакивая сына. Но плач Кааданнатум был громче всех других плачей. И она не слушала свекрови, когда та пыталась накормить ее квашеным молоком.
— Опустела моя хижина, — стонала она, — не придет мой возлюбленный… не принесет браслетов мне…
И она сорвала с руки свой единственный браслет из раковин и бусин сердолика и отбросила далеко от себя. Браслет упал в большую лужу от ночного дождя. Мальчишка, игравший на краю лужи, вытащил браслет из воды и принес ей, но Кааданнатум даже не взглянула на него, теперь ей были не нужны браслеты. Мальчишка был совсем мал и не имел еще одежды, но даже он понял, как велико горе Кааданнатум. Он положил браслет у ее ног и, заплакав, побежал обратно к луже.
Почти до самого вечера не умолкал плач молодой вдовы. Небо стало серого цвета, и опять полил дождь. Мокрые, со свалявшейся шерстью, жалобно блея, прошли мимо опустевшей хижины Кааданнатум овцы, отбитые Шудурги у кочевников, а сам Шудурги ехал во главе усталых стражников. Должно быть, он хорошо бился и убил немало разбойников-кочевников и отомстил за убитых ими пастухов. Многие люди приветствовали Шудурги, храброго воина, громкими криками. А он ехал на осле, у которого бока ходили от усталого дыхания, и смотрел только в одну сторону. На Кааданнатум он смотрел, медленно проезжая мимо. Но она, исцарапанная собственными ногтями, с растрепанной, посыпанной пеплом головой, в изодранной одежде, ничего вокруг не видела.
Прошла ночь. Когда рассвело, в хижину Кааданнатум пришли два стражника и сказали:
— Идем. Хозяин воды зовет тебя.
Кааданнатум, лежавшая на циновке, не пошевелилась. Один из стражников нагнулся и дернул ее за руку, чтобы понять, живая ли она или умерла. Как дикая камышовая кошка, вскочила Кааданнатум, оставив царапины на руке стражника. Заорал, заругался стражник, она же, забившись в темный угол, сверкала оттуда злыми глазищами и шипела — да, точно как кошка. Оба стражника кинулись ее ловить, она ловко изворачивалась, и царапины появились у них не только на руках, но и на лицах, и они обозлились до крайней меры. В конце концов они, конечно, поймали ее, потому что вдвоем были сильнее, и понесли к дому Хозяина воды. Все же и по дороге Кааданнатум ухитрилась одному расцарапать нос, а другому укусить руку почти до кости.
Утирая кровь со лбов, щек и носов, стражники поставили Кааданнатум на ноги перед Хозяином воды. Тут же она уселась на плитах пола. Вид у нее был так ужасен, что Хозяин воды покачал головой.
— Послушай меня, — сказал он жалостливым голосом. — Шамнилсин бился с разбойниками и умер. Знаю, тебе жалко его. Он был хороший пастух и хорошо понимал овец и баранов. Мне тоже его жалко. Но теперь он в другой жизни. А тебе надо жить здесь. Ты будешь женой Шудурги, моего младшего сына. Так я решил.
Кааданнатум посмотрела на него безумными глазами.
— Укрепи себя едой и питьем, — Хозяин воды указал плеткой на циновку, где лежало на виноградных листьях жареное мясо и стоял кувшин с молоком, умойся водой и выстирай одежду. Вечером Шудурги возьмет тебя в свой дом…
Больше он ничего не успел сказать: так быстро вскочила она на ноги, с такой ловкостью скользнула между стражниками к выходу. Те, совсем озверев от ярости, погнались было за Кааданнатум, но Хозяин воды громким криком вернул их назад. Не надо до вечера ее трогать. Пусть утихнет горе женщины.
А она прибежала к хижине отца Шамнилсина, которая стояла на краю селения, возле густого кустарника, что рос вдоль берега большого канала. Тут было много хорошей глины, и отец Шамнилсина, искусник, лепил тут кувшины и делал на них узоры и обжигал их в очаге. Тоже из обожженной глины делал он серпы для жатвы ячменя и остро их оттачивал.
Еще он умел плавить и ковать медь и делать из нее браслеты и украшения для Хозяина воды и его жен, для всей его семьи. Но самое большое умение отца Шамнилсина, за что особенно был он любезен Хозяину, состояло в тайном мастерстве.
И как раз этим он сейчас и занимался.
Кааданнатум была переполнена своим горем. Но, увидев, как работает отец Шамнилсина, она вытерла слезы, размазав на щеках грязь, и, разинув рот, стала смотреть.
Свекор, худой и сутулый, в старой кожаной шапке и длинной закопченной юбке, поставил на землю в два ряда множество горшков и наполнил их оцетом, который получается из скисшего винограда. Люди обычно кладут в оцет лук и чеснок, чтобы можно было долго их хранить. Но не чеснок опустил отец Шамнилсина в горшки, а медные пластинки и рыжеватые камни, которые он один умел находить. Потом он связал пластинки и камни тонкими веревками, тоже медными, — и тут Кааданнатум увидела, как между двумя кончиками медных веревок вдруг проскочила молния. Она была как настоящий небесный огонь, только маленький и без грохота. Но все равно Кааданнатум очень испугалась и упала на землю, закрыв голову полой накидки.
Когда же она осмелилась поднять голову, никаких молний уже не было. Свекор стоял спиной к ней, и она не видела, что он делает. Но вскоре он вытянул из горшка, стоявшего отдельно, медный браслет, и браслет теперь был блестящий, не медный, а золотой. Свекор тихо засмеялся, вертя его перед глазами. Он всегда радовался, когда у него получалось это колдовство, и даже смерть старшего сына, Шамнилсина, не могла отвратить его от радости удачи.
Тут вышла из хижины свекровь, окруженная детьми — младшими братьями и сестрами Шамнилсина. Она засуетилась, увидев Кааданнатум, потянула ее в хижину и заставила съесть ячменную лепешку, испеченную утром, и сыр с луком.
Говорить невестка не могла, потому что сорвала себе горло плачем и стонами. И поэтому мать Шамнилсина не сразу поняла то, что ей нашептала Кааданнатум. А когда поняла, сильно огорчилась, ударила себя обеими руками по голове. Обе они еще поплакали по Шамнилсину. Но потом свекровь стала говорить, что ничего не поделаешь, Шамнилсин теперь в другой жизни и сюда не вернется, и поэтому пусть уж лучше она, Кааданнатум, не противится воле Хозяина воды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});