Читать интересную книгу Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя

С тех пор как был поднят вопрос о пересмотре дела, Морезена обуревала страшная тревога. Найденная пропись, оторванный Филибеном уголок, установленная подделка — все это подействовало на него удручающе. В свое время он открыто встал на сторону антисимонистов в надежде, что церковники всегда выйдут сухими из воды, а теперь испугался, что избрал неверный путь: если они проиграют, как станет он выпутываться один, без помощи сильных мира сего?

И хотя улица была безлюдна, он наклонился к Марку и зашептал ему на ухо:

— Знаете ли, дорогой Фроман, я никогда не сомневался в невиновности Симона. В глубине души всегда был уверен в этом. Но что поделаешь — нам, общественным деятелям, приходится соблюдать величайшую осторожность!

Морезен давно метил на должность Сальвана, но теперь можно было ожидать, что симонисты возьмут верх, и он хотел примкнуть к ним накануне их победы. Однако он еще не был вполне уверен, что они восторжествуют, и до поры до времени опасался показываться в их обществе. И он поспешно распрощался с Марком, шепнув:

— Торжество Симона будет нашим общим торжеством.

По возвращении в Майбуа Марк и там заметил некую перемену. При встрече с ним бывший мэр Дарра не ограничился, как бывало, сдержанным поклоном. Он остановил Марка на главной улице, добрых десять минут на глазах у всех разговаривал с ним и громко смеялся. Дарра был с самого начала симонистом, но, вынужденный уступить пост мэра клерикалу Фили, он стремился вновь его занять и находил нужным из дипломатических соображений держать язык за зубами, не высказывая своих мыслей и намерений. Если он решился теперь, отбросив всякую осторожность, открыто разговаривать с Марком, значит, был совершенно уверен в оправдании Симона. Когда мимо них с хмурым видом и с опущенной головой проскользнул Фили, Дарра понимающе подмигнул Марку и проговорил с усмешкой:

— Вот уж верно, — что одному на пользу, то другому во вред, правда, господин Фроман? Каждому свой черед.

Действительно, в общественном мнении происходил резкий перелом. Марк с радостью наблюдал, что с каждым днем дела идут все лучше. Но самым веским доказательством успеха было письмо, полученное Марком от барона Натана. Барон просил пожаловать к нему в поместье Дезирад, где он гостил у своего зятя, Эктора де Сангльбёфа, для переговоров о создании премиального фонда светской школы. Марк тотчас же догадался, что это был лишь предлог, так как барон посылал деньги и раньше; он уже вносил два-три раза по сто франков, и деньги выдавались лучшим ученикам через сберегательную кассу. Недоумевая, с какой целью барон его пригласил, Марк отправился в Дезирад.

Он не был там с того дня, когда вместе с Давидом пытался уговорить всесильного финансиста принять участие в судьбе безвинно осужденного Симона. Он помнил все подробности этого посещения, помнил, как этот преуспевающий еврей, капиталист, тесть графа Сангльбёфа, малодушно поспешил отделаться от неимущего соплеменника, заклейменного, уничтоженного общественным мнением. С тех пор Дезирад стало еще прекрасней; целый миллион был затрачен на устройство новых бассейнов, террас, пышных цветников, придававших парку царственное великолепие. Пройдя мимо бесчисленных фонтанов и мраморных нимф, Марк наконец добрался до подъезда замка, где его встретили два лакея в зеленых с золотом ливреях. Марка провели в небольшую гостиную и попросили обождать; на минуту он остался один и услышал неясные голоса, по-видимому, доносившиеся, из открытых дверей соседней комнаты. Потом дверь закрылась, все затихло, и в гостиную вошел барон Натан, дружески протягивая ему руку.

— Простите, что я вас побеспокоил, дорогой господин Фроман, но, зная, как вы любите своих учеников, я хотел сообщить вам, что решил удвоить сумму, какую обычно вносил для раздачи в вашей школе. Вам известны мои широкие взгляды, мое стремление награждать по заслугам достойных людей, независимо от их политических и религиозных убеждений. Да, да, я не делаю различия между церковными и светскими школами, просто я служу Франции.

Он продолжал разглагольствовать, а Марк разглядывал этого коротконогого, сутулого человека с голым, как колено, черепом, желтолицего, с хищным ястребиным носом. Марк знал, что барон недавно здорово нагрел руки на колониях, — награбил добрых сто миллионов вместе с одним католическим банком. Теперь, накапливая все новые и новые миллионы, он окунулся в самую гущу реакции, цеплялся за священника и солдата, ибо лишь они могли охранять его нечестно нажитое богатство. Мало того, что через посредство дочери барон втерся в родовитую семью Сангльбёфов, он отступился от своих единоплеменников, стал ярым антисемитом и монархистом, высказывался как милитарист и ревностный сторонник палачей еврейского народа. Марка удивляла в этом толстосуме врожденная приниженность, вековой страх перед гонениями, которым подвергались предки, страх, затаившийся в его тусклом, беспокойном взгляде, словно всюду его подстерегала опасность и он готов был ежеминутно забиться в любую щель.

— Значит, на том и порешим, — заключил он свою длинную и намеренно путаную речь, — вы распорядитесь этими деньгами по своему усмотрению, я вполне доверяю вашему выбору.

Разговор был окончен. Марк поблагодарил, все еще недоумевая, зачем его позвали. Это лестное приглашение и необычайно благосклонный прием нельзя было объяснить желанием старого политикана быть со всеми в ладу и намерением переметнуться в лагерь симонистов в случае их торжества. Все выяснилось, как только Марк собрался уходить.

Барон проводил его до двери гостиной, но вдруг, словно его осенила внезапная мысль, сказал с тонкой улыбкой:

— Дорогой господин Фроман, я позволю себе маленькую нескромность… Когда мне доложили о вашем приходе, я находился в обществе одного значительного лица, и вот что я от него услышал: «Ах, это господин Фроман! С удовольствием побеседовал бы с ним!» Могу вас уверить, это было сказано от чистого сердца.

Он оборвал свою речь, ожидая расспросов. Но Марк молчал, и барон, пытаясь обратить все в шутку, продолжал с улыбкой:

— Вы, наверное, удивитесь, если я назову вам этого человека.

Видя, что Марк по-прежнему настороженно молчит, барон выложил все:

— Отец Крабо — вот кто! Не ожидали?.. Ну да, отец Крабо зашел как раз сегодня к завтраку. Вы знаете, он благоволит к моей дочери и часто бывает у нее в доме. Так вот, он выразил желание побеседовать с вами. Как ни различны ваши взгляды, согласитесь, он — на редкость достойный человек. Почему бы вам не повидаться с ним?

Теперь Марку все стало ясно, но любопытство его было затронуто, и он сдержанно ответил:

— Отчего же не повидаться; если отец Крабо хочет что-то мне сказать, я охотно его выслушаю.

— Отлично, отлично, — воскликнул барон, в восторге от своих дипломатических успехов, — я сейчас же передам ему.

Снова открылись и закрылись какие-то двери, в гостиную донеслись неясные голоса. Потом все смолкло. Марку пришлось ждать довольно долго. Подойдя к окну, он увидел, как на террасу из соседней гостиной вышли Эктор де Сангльбёф, его жена, прекрасная Лия, и их дорогой друг — маркиза де Буаз, еще пышная, несмотря на свои пятьдесят семь лет, хотя и увядающая блондинка. За ними вышел Натан. Не было видно только длинной черной фигуры отца Крабо; тот, очевидно, стоял у двери на террасу, продолжая оживленный разговор с хозяевами, услужливо покинувшими комнату, чтобы он мог побеседовать с Марком наедине. Это происшествие, по-видимому, очень забавляло маркизу де Буаз. Маркиза в конце концов поселилась в замке; правда, она хотела покинуть его в день своего пятидесятилетия из деликатности и из материнских чувств, — ей казалось, что она слишком стара, чтобы быть любовницей графа. Но ее до сих нор еще считали обворожительной, так почему бы ей не опекать Эктора, которого она так предусмотрительно женила, не желая разделять с ним горькую нужду, а также Лию, чьей закадычной подругой она стала, освободив ее от обязанностей, чересчур обременительных для этой холодной, самовлюбленной женщины! Итак, все они вкушали блаженство в Дезирад, среди роскоши и блеска, осененные благословением скромно улыбающегося отца Крабо.

На грубом лице рыжего, низколобого Сангльбёфа Марк читал недовольство: к чему вся эта дипломатия? Принимать в замке какого-то учителишку, анархиста, да еще беседовать с ним — много чести! Хотя граф, служа в кирасирах, не участвовал ни в одном сражении, он постоянно грозился изрубить всех врагов палашом. Добившись его избрания в депутаты, маркиза напрасно старалась внушить ему, но предписанию паны, республиканский образ мыслей, граф бредил своим полком и беспрестанно горячился, соблюдая честь знамени. Сколько он наделал бы глупостей, если бы не эта славная, умненькая маркиза! Такими доводами она оправдывала себя, потому что у нее не хватало сил расстаться с графом. Ей пришлось вмешаться и на этот раз, она потихоньку увела его и Лию; они направились в парк, и она шла между ними, веселая и по-матерински ласковая.