Читать интересную книгу Падение Иерусалима - Генри Хаггард

   — Прелестная бат-Симон, неужели ты не прибавишь к ней ни капли вина! — воскликнул Филипп умоляющим тоном и простирая руки.

   — Я не могу ослушаться брата! Он строго-настрого приказал томить вас голодом и жаждой. Ведь вас будут судить всем синедрионом, как государственных преступников!

   — И все-то ты врёшь! — раздался весёлый голос Веньямина, незаметно подкравшегося к разговаривающим. — Я велел тебе, шалунья, приготовить трапезу для гостей и только одному Филиппу не давать вина, потому что он и без того выпил сегодня много.

С громким смехом упорхнула Фамарь из комнаты, чтобы велеть служанкам накрывать на стол. Веньямин сообщил гостям радостную весть: Симон бен-Гамалиил желает оставить дело без последствий Первосвященнику будет доложено, что нази не нашёл достаточного повода предать арестованных суду и отпустил их с миром.

Таким образом, вы можете сегодня же отправиться по домам, — заключил хозяин, ласково улыбаясь студентам.

Вечером Иерусалим запылал огнями. На улицах горели плошки и факелы, а на площадях смоляные бочки. Юноши и девушки пели победные гимны в честь Иуды Маккавея. На ярко иллюминованной площади Ксистос собралось всё сионское общество.

Утомлённый пережитыми в этот день впечатлениями, дамаскинец стоял в стороне от веселящейся молодёжи. Он равнодушно смотрел на живописную картину залитого бесчисленными огнями города, на пылающий храм, на громадное зарево, разлитое красным отблеском по тёмному своду ночного неба.

   — Отчего ты стоишь в стороне, не поёшь и не пляшешь с нами? — спросила его подошедшая Фамарь, протягивая ему с улыбкой руку. — Пойдём, я хочу с тобой потанцевать.

Напускное равнодушие к танцам и угрюмость сразу исчезли, как только Марк заглянул в тёмные, влажно блестевшие глаза девушки. Она всё ещё улыбалась.

   — Если хочешь, я готов целую жизнь петь и плясать с тобою! — как-то нечаянно сорвалось у него с языка, и он впился глазами в юную чародейку.

Она ответила ему звонким серебристым смехом, повисла на его руке, и они закружились под задорные звуки тамбуринов, сопровождаемые плясовым припевом.

Возвратясь домой, бен-Даниил чувствовал себя счастливейшим человеком в мире. На прощанье Фамарь доверчиво пожала ему руку и посмотрела на юношу так нежно, что сердце бен-Даниила забилось учащённо.

Между тем новый друг дамаскинца, весёлый, беззаботный Филипп, напротив, возвращался в своё жилище понурив голову. В этот вечер он виделся с девушкой, которую давно уже страстно любил, но, к несчастью, их разделяла целая непреодолимая пропасть условий. Филипп был сыном небогатого землевладельца в презираемой иудеями Галилее, и всё, что он мог достичь в будущем, ограничивалось почётным званием раввина в родимом городе Руме, тогда как его возлюбленная была знатного происхождения, дочь сановника, облечённого княжеской властью. Разве мог он когда-нибудь помышлять о женитьбе на ней? Что толку в том, что девушка сама любила его? Разве это ещё не увеличивало их обоюдного несчастья? Погруженный в свои невесёлые думы, Филипп ускорял шаги, спеша добраться до своей горенки, чтобы забыть во сне горькую действительность.

VII

По случаю предстоящей свадьбы Иммы в доме Гиллеля ежедневно собиралось весёлое общество, состоявшее из подруг невесты и друзей жениха. Теперь к ним присоединился и Марк бен-Даниил.

На другой день праздника тихим вечером Симон бен-Гамалиил сидел в садовой беседке, разговаривал с женихом своей дочери, Элиезером Гирканом, с храмовым военачальником, Элиазаром бен-Гананом, и своим сыном, Гамалиилом. Увидев в саду Марка, Симон подозвал его к себе.

   — Я не успел ещё поблагодарить тебя за услугу, — приветливо обратился к нему нази. — Вчера ты спас от позорной смерти человека, бывшего другом моего отца. Спасибо тебе за это! Никодим и ещё другой наш выдающийся законоучитель, Феофил, приняли учение назарян, — обратился Симон бен-Гамалиил к своим собеседникам. — Тогда мой отец, желая дать им надёжный приют, предоставил в их распоряжение свой загородный дом, где они оба и жили до сих пор. Феофил — искусный врач. Внучка Тавифа покоит его старость, помогает ему собирать травы и готовить из них целебные эликсиры. Много лет оба друга проводили дни в этом уединении; только в последнее время Никодим вздумал проповедовать иудеям новое учение и вот вчера поплатился жизнью за свою неосторожность.

   — Да, наш народ не шутит, когда дело коснётся его веры! — сурово заметил храмовый военачальник.

   — Никодим не поносил нашей веры, он только отрицал жертвоприношения, — скромно возразил Марк на замечание бен-Ганана.

Тот смерил юношу надменным взглядом.

   — В самом деле, обычный у нас самосуд черни представляет вопиющее зло, — подтвердил со своей стороны хозяин.

   — Вот как! — воскликнул с едким смехом спесивый начальник храмовой стражи. — По-твоему, значит, народ должен равнодушно слушать богохульство и сносить беззакония злодеев?.. Отлично!

   — Я этого не говорю, любезный Элиазар, — спокойно возразил нази. — Я только отрицаю самоуправство там, где существует правосудие, основанное на законах и опирающееся на государственную власть.

   — Ты ошибаешься: народ был прав. Никодим восстал против жертв. Этого вполне достаточно, чтобы осудить его на смерть, — вмешался Элиезер Гиркан.

   — Как, ты, представитель знатного рода и просвещённый человек, оправдываешь своеволие черни и придаёшь такое значение жертвам? — пожал плечами Гамалиил. — Разве не восставали против них пророки? Да и что означают слова Господни: «Не по Моей воле, а по вашему желанию принесёте Мне жертвы?» В законе не должно быть противоречия.

   — Это противоречие только кажущееся, а на самом деле в законе Моисея скрыт глубокий смысл, — сказал его отец. — Я постараюсь объяснить вам это притчей. Некий сын могущественного царя, вместо того чтобы достойно насыщаться за царским столом отца своего, предавался пагубному обжорству и пьянству с развратными друзьями. Видя это, могущественный царь повелел: отныне да не ест мой сын иначе как за моим столом. Хочу, чтобы он научился обычаю, порядку и не поддавался соблазну развращённых друзей. Подобно царскому сыну, Израиль привык приносить жертву Ваалу, Астарте и другим языческим демонам, и потому Господь повелел: «Да принесёте отныне ваши жертвы Мне, истинному Богу!»

   — Учитель, твоя притча прекрасна, однако многие благочестивые мужи доказывают противное, — почтительно заметил Марк.

Симон бен-Гамалиил ласково потрепал его по плечу.

— Только одни эссеяне, мой друг! Они учат о поклонении Богу в духе. Я уважаю эссеян, как справедливых достойных мужей, но не могу согласиться с их странными взглядами и не одобряю их нововведений. Они живут уединённо из боязни осквернения, презирают богатство, отрицают право собственности, владеют имуществом сообща и проповедуют всеобщую бедность. Эти люди веруют в загробную жизнь и ради будущих благ жертвуют благами настоящего, кроме того, проповедуют умерщвление плоти и безбрачие; но зато они кротки, милосердны и никогда не оскверняют себя ложью.

Симон бен-Гамалиил встал, государственные дела призывали его к работе в уединении и тиши внутренних комнат. Он пожал руки собеседникам и медленно направился через сад к дому. Бен-Даниил с чувством глубокого почтения смотрел вслед удаляющемуся внуку Гиллеля. Короткая беседа с нази перевернула вверх дном все понятия двадцатилетнего юноши. Его смущал ещё другой не менее важный вопрос: почему презренный мир язычников, поклоняющийся демонам, отрицающий Бога живого, Создателя вселенной, процветает, а мир иудейский находится в унижении и в рабской от него зависимости. Никогда ещё он не испытывал так сильно потребности знания. Поскорее бы кончились эти празднества с их суматохой, чтоб ему можно было приступить к изучению мудрости раввинор; в ней он надеялся найти ответ на мучительные вопросы, так неожиданно набросившие тень на его светлое до сих пор миросозерцание. С этими мыслями Марк присоединился к обществу молодёжи, занятой на лужайке игрой в котабос. Она состояла в том, что играющие пускали на воздух пушинки и брызгали на них изо рта водой. Невинной забаве придавался смысл любовного гаданья. Если летящую пушинку удавалось обрызгать водою и заставить опуститься вниз, это означало успех в любви.

Присоединившись к обществу, бен-Даниил разговорился с младшей сестрой Иммы, Мириам. Вторая дочь Симона бен-Гамалиила походила на своего отца и унаследовала от него в одинаковой степени прямодушие и возвышенный, благородный образ мыслей. Молодая девушка, едва вышедшая из детского возраста, заинтересовала дамаскинца живой, остроумной беседой, и он удалился с нею в аллею магнолий, где они присели на дерновой скамейке. Мириам завела разговор о его вчерашнем приключении и спросила про Филиппа.