Лидки! Кажись есть на! — почти кричит Степан от расстройства, и закрывает глаза, ожидая следующего удара более точного. — Прячет она его. В анфиладке, кажись на. В нишке коридорной. Так такая пустота, есть на. У Клавки спросим. Еслив чо на. Она точно выдаст: куда ей деваться, она пирогов с Лидкой не ест на. Раздельное питание. Не шикует Клавка, я знаю. Наём знаете сколько ей стоит?
— Клавке твоей?
— Мадаме на!
— И сколько?
Степан оживился, почуяв положительную фору:
— В год шестьсот, следовательно, в месяц пятьдесят на, а она не работала ж поначалу. А Клавке надо было платить. А мне… И мне платили на. Справно платили. Правда, уволили месяца три как назад на.
— Платили, или нет, что — то я не понял. Говори, бля, разборчивей!
— Ну, может, кончилось бабло ея?
— А она буквально перед… Перед тем на, как я ушёл на… Кружева… Шила.
— Шило! Бля, наше Шило давно в Крестах сгнило… Или в помойке. Шило нам не докладывался, когда втихаря помирал. Его, бля, или Чача грохнул, или мусора сгребли… Сведеньев — то нет. А он бы проявился, если б живой был. У нас его доля в общаке. Нетронутая, заметьте! Ещё с месяцок потерпим, а там… — Кожан махнул рукой, — нет его! Точно нет. Я бы знал. Нам ментуха51 докладывают. Сводки каждый месяц дублируются для нашего ведомства. Это хорошо? Хорошо, но завалили бумагой. И приходится всё это говно читать. Воевать с врагами некогда: всё читаем и читаем. А что? Бухгалтерия, бля! Кстати: на каждого жмура выделяют пятьдесят коп из госказны! На канаву — рупь. Это дохерища. А нам уменьшают зарплату из — за этих жмуров, вместо тово, чтобы добавлять за их поимку и за вышку. Нам бы пора, кстати, по халтуре на сто первый52 переключиться. Там работа тихая и, бля, без остановок. Бабло как по крупп — конвееру идёт. Заметьте, граждане, что я формально работаю на двух работах. На Чека и на нас самих…
— Ставку что ли хлопочешь повысить, Кожан? — уставились на него товарищи.
— Я к слову.
— А — а. А то мы подумали…
— Я серьёзно на, — продолжил Степан, внимательно выслушав политинформацию чекиста Кожана. — Вот, к примеру, Монька — ювелирщик, который на Каменном углу… у Бланки на… дак по сороковнику зарабатывал на…
— Может его, твоего Моньку, пощупать? — выдвинул версию Желвак. — Как вы, коллеги, насчёт пощупать Моньку? Он ведь ещё, бильдюга, в тотализатор ходит, и, говорят, угадывает через раз. Везунчик и спец. Скаковых изучил лучше бздёнки у своей бабы. Знает куда поднажать, а что пропустить. Так что излишки у него есть. Или данью обложить? Или пригодится ещё? Пригодится, не будем трогать пока. А то куда будем обмылки сдавать? Верно? Придётся снова с кем — то новую дружбу городить. А там опять сложности… А нам это надо?
— Желвак правду говорит, — решает Кожан (он же Сашка, он же чекист Кожинов), удивляясь прозорливости Желвака. А с виду тупой молотобоец. — Пусть Монька живёт, — милосердно решает Кожан.
— А она, Лидка, ведь не ювелирщик… если про заработок… Кружавчики плетёт. Что с этих тряпок намоешь, — подмечает Жало.
— Не скажи! Иные портные по тридцать восемь гребут и живут в среднем классе, а у этой же хоромы против… портных этих! — оправдывается Стёпка — На.
— Может, на проценты жительствует. У неё вклады есть?
— Есть и вклады и клады. Говорю: не дешёвая она баба, глянь на неё и всё сразу насквозь, как в бане видно. На лобу словцо, на лобку кружевцо!
— Ха! За кружева как у неё в п…де можно и по полста давать, — сострил Алтын, рассматривая стибренную со стола фотку Анастасии Лидии — Чёрной.
Настька — Лидия снята на заре не сложившейся славы, ещё в девичестве. Там она ни хера не играла ролей, а только в качестве статистки расхаживала обнажённой по берегу Чёрного моря. Среди таких же голых, чопорных и абсолютно нищих граждан.
Настька — Лидия Чёрная была с зонтом, а на заднике ошибочно застыл крупным планом белый парусник с незапланированно одетыми людьми. Люди вывалили гурьбой на борт и таращились, показывая пальцами в сторону фильмы. Один, что в котелке, отливал прямо в воду. Тогда снимали «Даму с собачкой в стиле ню».
— Вау, ноль пятый год! Там стреляют, а эта шлюха ебтётся! — увидел дату на обороте и обиделся Алтын. Прочёл по слогам дальше: «Дорогой Володичка, это я будто Анастасия в Одессе. Похожа, правда! Твоя Лида. Люблю тебя до безрассудства».
— Вот же… блядь. Ещё и артисткой подрабатывала. Такая не пропадёт. Стервь она! Подбирушка!
— Я и говорю, — оживляется Степан.
— А ща така благородна дамочка, — подлил яду Жало.
— Копить можно с тех бабок. Клавке две сотни с половиной отдавала… с революции чуть меньше, но давала же!
— Чё — то у тебя с арифметикой не сходится, давай — ка ещё раз разжуй обчеству.
— Чего объяснять: мы вместе в ломбард ходили с часиками на, швейцария, блядь, с цепью ходили, с крестом, всё не дутое, а на кресте брюллов немеряно… Я её охранял на… У Лидки до революции был флигелёк на Прудах. Что ж она с ево ничего не взяла? Голой уехала на?
— Чего ж не взял по пути… пока в ломбард пёрлись? Чик по башке, под горло… и навар твой. Забыл, как баланду варить?
— А чего не взял, жить было надо… и меня не обижала… однако.
— А взяла и выгнала!
— Не то, чтобы уж выгнала, мягко, блядь буду, попросила… Да я сам, по правде говоря, ушёл, как на трубочиста приткнулся. Больше стало, ей богу. Не вру! И дворы скребу по найму. Мне не жалко. Один я без вас не ходок. Мелочь это. А вместе — сила! Жалко и тётку, она мне подмогла, я у ней три года швейцарил, не пыльно на… Дети у неё. Че ж я! Детишков жалко. А тут доходных домов…
— Бэмс! — по башке.
И переменился тон у Степана — На, замельтешил, затараторил:
— Да вы не думайте. Остатков у ней до чёрта! Ложки, вилки, подносы — серебро. Стенные часы живы, а в них чистое серебро, а кукушка — золота кусок, голубого золота на. Редкость на, а не кукушка. Императрица позавидует. Царской высоты, боярского весу часики. В них, блядь, сажень роста. Брякают хрустальным звоном и английские частушки поют на.
— Кхек!
— Как бы лишку не переврать, — думает, — откукуется на шее!
— Не попутал кофий с отрубями?
— Дак, мы у неё самой